У него можно было запросто попросить и на бусы, только дяди Аркадия с ними больше не было. Сверкнул золотым зубом, махнул Алиске рукой: «Бывай!» – и пропал, укатил на своем грузовике.
До дяди Аркадия был какой-то строгий дядька – «калека», как объяснила мать. Алиска ходила тогда в первый класс, и было любопытно и немножко страшно, какой он, калека этот. Наверное, ходит на костылях – у них в доме жил один калека, в соседнем парадном. Дядька пришел с матерью, но без костылей – Алиска специально выходила в прихожую проверить. Он посмотрел на Алиску и спросил: «А ты знаешь, что человек может утонуть в одном глотке воды?» Мало того что никакой не калека, так еще и бестолочь. С ними дядька не жил, просто заходил в гости, каждый раз напоминая Алиске про глоток воды; потом куда-то подевался. Один раз Алиска спросила у матери: почему он без костылей, если калека? Та долго смеялась и повторяла: «Ой, не могу!..» Потом объяснила, что никакой не калека, слава богу, а – коллега: вместе с матерью работал, а теперь уволился; но Алиска была уверена, что утонул – в глотке воды. Скатертью дорога.
…Эдуард Анатольевич денег не даст, ясно и так, можно не просить. На днях мать, придя с работы, бережно достала из сумки мягкий комок. Алиска задохнулась от предчувствия чуда: котенок?.. Однако серая меховая шкурка безвольно легла на стол и не шевелилась.
– Кто это? – спросила девочка.
– Серебристая норка, – ответила мама, любовно поглаживая мех.
– Аллочка, что это такое? – вошедший Эдуард Анатольевич аккуратно поставил портфель на стул. – И главное, с какой радости?
Выслушав ответ, он обронил кисловато, что жить надо скромнее, «не те у нас достатки». Мать вспыхнула:
– Что, я не имею права себе зимнее пальто заказать? Или, может, мне собачий воротник поставить?
Эдуард Анатольевич, никогда не повышавший голоса, спокойно парировал упрек:
– Отличай, Аллочка, скупость от бережливости. В моем отделе женщины носят цигейку, между прочим.
– Пускай у их мужей голова болит, – отрезала мать. – И я, к счастью, не в твоем отделе.
Собачий воротник даже представить было страшно. Зато норка! Серебристая! Вот мама расстегивает пальто, а под воротником на шее – бусы, да какие! Все спрашивают: «Откуда у вас, Аллочка, такая прелесть?» А мама гордо так отвечает: «Дочка подарила, на Восьмое марта».
– Какой смысл, Аллочка, шить зимнее пальто, когда весна на дворе? Женская логика.
Эдуард Анатольевич снисходительно улыбнулся и сложил прочитанную газету.
– Такой смысл, что в ателье нет очереди. Сошьют быстро, а в марте холодно бывает. Никакая не женская, а просто логика.
– Ну не знаю, – протянул отчим, – на мой взгляд, твое пальто имеет вполне приличный вид.
Препирались еще какое-то время, потом Эдуард Анатольевич ушел к приятелю играть в шахматы.
– Дядя Аркадий бы не пожилился, – не выдержала девочка, когда они с матерью мыли посуду.
– «Дядя Аркадий»… – раздраженно передразнила мать. – Деревня твой дядя Аркадий, одно слово. Норку от кошки не отличит.
– А этот отличит?
– Не «этот», а «Эдуард Анатольевич», сколько раз говорить! Отличит, еще как отличит! Он интеллигентный человек. И не лезь во взрослые дела, у меня и без этого голова трещит.
Эдуард Анатольевич вернулся в хорошем настроении – выиграл «блиц»; знать бы, что это такое. Повертел в руках серебристую норку и торжественно сообщил жене, что мех – его подарок в рассуждении наступающего Женского праздника. Так и сказал.
«Вот, – горько думала Алиска в темноте, – даже у этого жилы готов подарок, хоть мама сама купила. А я?..»
Зато мой подарок будет сюрприз, и ни в каком не «в рассуждении», а просто «любимой мамочке от Алисы», как она напишет на открытке. Внезапно ее охватила паника: вдруг в магазине кончились бусы?! Расхватали, например. Или те, которые она держала в руках, были последние?
До Восьмого марта три дня. Попросить деньги у отца? На Новый год и попросила, так мать потом призналась, что получила «втык» от него: мало я денег на ребенка даю?! От этого втыка перепало и Алиске. «Чего тебе не хватает? – кричала мать, и на лбу у нее собирались морщины, как у школьной уборщицы. – Нет, ты скажи, чего тебе конкретно не хватает, чтобы меня не попрекали, будто я ребенку в чем-то отказываю! Все у тебя есть, зачем ты клянчишь у него деньги? Хотя сам должен соображать – что там за алименты: кот наплакал, стыдно людям в глаза смотреть… А если тебе надо что-то – скажи, нечего посмешище из меня делать!»
…Два восемьдесят минус рубль шестьдесят, минус двадцать восемь копеек и… вот еще шестнадцать – замотанная сдача из овощного, – это сколько получается? Семьдесят шесть копеек получается, вот что. Полтора обеда, если не ходить в столовую. Только бы не разобрали бусы, красоту неземную…
На следующий день Алиска, задыхаясь, влетела в магазин. Бусы лежали на месте, в витрине. За прилавком стояла другая продавщица, строгая на вид, и девочка не решилась обратиться к ней. Продавщица выдвигала и задвигала какие-то ящички, но все время бросала на Алиску бдительные взгляды.
Семьдесят шесть копеек. Алиска неслась домой, подгоняемая новой идеей. Вернее, идея была стара как мир – или почти как мир, потому что почерпнута была из малышовой сказки, в которой старуха по амбарам помела, по сусекам поскребла, в результате чего испекла колобок. А я что, рыжая?..
Ни амбаров, ни тем более загадочных сусеков в их квартире не было, зато в шкафу висели летние вещи, у которых было существенное достоинство, не хуже амбаров и сусеков: карманы. В болоньевом плаще Эдуарда Анатольевича нашлась двадцатикопеечная монета. В карманах серого костюма – еще тридцать четыре копейки; живем! У него был еще один плащ, плотный, как пальто, но там завалялся потемневший пятак – и больше ничего. Буржуй, неприязненно подумала девочка. Жила и буржуй, и руки противные. Оставалось наскрести семнадцать копеек – и можно бежать за подарком. С другой стороны висели мамины вещи – летнее пальто и старенький плащ с оборванным хлястиком.
…в кармане которого лежал рубль, сложенный фантиком! Сильно заколотилось сердце. «Потому что я воровка», – мелькнула мысль. По-то-му-что-ты-во-ров-ка, согласилось сердце – то самое сердце, которое молчало, пока она шарила по карманам отчима. Девочка ткнулась горящим лицом в серую ткань и стояла не двигаясь. Отодвинулась, расправила вешалки и два раза пересчитала все свое богатство. Отделив восемьдесят три копейки, положила в карман плаща. Я отдам, вот увидишь, уверяла она плащ; я просто беру в долг. А семнадцать копеек я завтра добавлю, честное слово.
И закрыла шкаф.
Муж уходил на работу раньше всех, а 8-го особенно торопился: «Мне поручено купить цветы». Дочка была в ванной. «Любимой мамочке от Алисы», – прочитала Алла. Рядом лежал небольшой сверток в папиросной бумаге; развернула. Полная безвкусица! Где она взяла этот ширпотреб и зачем?.. И открытка не лучше: сирень и розы, все бордовое, как борщ; бред сивой кобылы…
