Наступило счастье вечерней тишины, нарушаемой только свистом чайника, звуком льющейся воды и негромким разговором. Как ни странно, он тоже крутился вокруг Софы: театр одного актера в поликлинике, постоянные обиды на «не те» продукты, слуховой аппарат, будь он неладен… Иногда заходили друзья, но это случалось все реже. Думать, что это связано с теткой, было слишком абсурдно – у всех дела, в конце концов, как уверял себя Павел.
Они по-прежнему редко выходили вдвоем: мечты Иннокентия Семеновича оставлять «орлов» на тетку развеялись как дым. Одной попытки хватило, чтобы в этом убедиться.
…Вернувшись из гостей, Павел с Валентиной застали мальчиков на своем диване перед включенным телевизором. В тетиной комнате было темно, дверь закрыта: она спала.
– В конце концов, я не вижу никакой трагедии, – под раздражением Павел скрывал растерянность. – Ну, не захотели смотреть телик у нее, вот она и включила наш. Раз в жизни могут лечь поздно. В конце концов.
На следующий день выяснилось, что у Софы кружилась голова: «у меня сэрдце». Водрузив обоих мальчуганов у себя на кровати, она поставила им вазочку с конфетами и включила телевизор. Опустошив вазочку, оба тихонько сползли с монументального ложа и пошли в детскую. Владик объяснил: «Жарко там». «Скучно», – добавил Ромка. Что было понятно: Софа никогда не открывала окон, а навязчивый аромат «Красной Москвы» вперемешку с нафталином, как и все остальные запахи, просто не чувствовала.
– Могла бы посидеть с ними в детской, – буркнул Павел, когда мальчиков уложили. – Трудно было занять их, что ли?..
Больше детей с теткой не оставляли, хоть она предлагала неоднократно.
Мы сами виноваты, думала Валентина. Для Софы «занять» мальчишек было не трудно, а попросту невозможно, и не только из-за глухоты, но и от полного отсутствия навыка. Она не знает, как общаться с детьми, потому и сделала самое простое: накормила конфетами, усадила перед телевизором. Хлеба и зрелищ.
– Дети хорошо себя вели! – уверяла Софа на следующий день.
Она совала в мясорубку куски говядины, плотно утрамбовывая их рукой, а второй крутила ручку. Сейчас она… пальцы. Валентина отвернулась.
– Мне ребенка загубили, – неожиданно произнесла Софа.
Валентина протянула руку к вешалке, собираясь уходить, но остановилась как вкопанная. Софа подхватила горсть фарша и плюхнула в миску.
– Доктора загубили, – продолжала, не поднимая глаз. Потом коротко взглянула на застывшую Валентину и взмахнула рукой, роняя красные ошметки. – Я беременная была. Врредители. Загубили, – повторила упрямо.
Выкидыш, наверное, пронеслось в голове; или недоношенный был.
– В Ленинграде? – спросила.
– Зачем? – возмутилась Софа. – Мы тогда жили в…
И назвала город – Новороссийск или Новокубанск, где-то на юге. Валентина не могла сконцентрироваться на городе – перед глазами маячило неподвижное съежившееся тельце, в ушах вязли слова: загубили, ребенок, вредители.
В отличие от других стариков, любящих перебирать воспоминания молодости, Софа ничего о себе не рассказывала. Когда говорила о муже, то называла курорты, где они отдыхали, всегда в контексте еды.
– Что за масло? – громко негодовала она, намазывая булку. – Разве это масло? Марродерры… Вот когда мы с Архип Данилычем ездили в Гагры, нам подавали масло!
Такое же исключительное масло (мясо, «курру», «икрру») подавали в Адлере, Гурзуфе и на всех остальных курортах, где им случалось отдыхать.
Итак, мужчину с овечьим лицом звали Архипом Даниловичем. Валентина пыталась представить себе жизнь этой пары – сначала в Новороссийске (Новокубанске?..), потом в переездах из одного города в другой, куда партия отправляла ценного Архипа Даниловича на очередной прорыв, после чего награждала путевкой на курорт. О чем они разговаривали, не о масле же? Чем они жили, не только ведь высокими потолками на Невском да курортными яствами? Архип Данилович представлялся почему-то безмолвным. Архип осип, Осип охрип. Архип осип и охрип от постоянного крика, потому и молчал. Или не молчал? Разве Софа всегда была глуха?
– Нет, глухота у нее чисто возрастная, стареская, – снисходительно пояснил Иннокентий Семенович. – А дядьке моему с ней было нелегко, должен тебе сказать. Да ты сама видишь.
Он зашел, как часто заглядывал после работы, но неудачно: Софа еще не встала после дневного сна. Согласился выпить чаю; пока Валентина хлопотала, продолжал негромко говорить о «дяде Арике», как он ласково называл Архипа Даниловича.
– Его начальство ценило, безотказный был; а голова!.. – Свекор уважительно постучал себя по лбу. – Самый захудалый завод вытаскивал и делал передовым – рационализация тут, сокращение там. Он умел фонды беречь, его наверху знали, – Иннокентий Семенович красноречиво возвел глаза к потолку. – Безо всякой перестройки, между прочим, – заметил многозначительно. – Сейчас ему цены бы не было, поверь мне. Награждали его, чествовали. Ценили и то, что дядька охотно в командировки ездил, не как другие семейные; ну и бабы к нему липли, как я не знаю кто. Не удивляйся, не удивляйся, – хохотнул Иннокентий Семенович, – орел был мой дядька, на него такие красотки вешались! – Он с завистливым восхищением покрутил головой.
Архип Данилович, обладатель овечьего лица, обрастал пикантными подробностями.
Время от времени Иннокентий пускался в откровения. Если присутствовала жена, то неодобрительно хмурилась и переводила разговор на другое.
– Но ведь Софа была красавица, – заметила Валентина, – что ж он так?..
– Красавица была, – подтвердил свекор и прицокнул языком, – на улице оборачивались. Он гордился; держал ее, как куколку, ни в чем не отказывал – крепдешины-файдешины, чего только душа пожелает. Красавица, да… Так ведь характер какой, его же вынести надо! Дядька молчал, с ней не спорил; утешался как умел.
Дядя Арик и впрямь оказался молчуном. Трудно сказать, что бы еще вспомнил его словоохотливый племянник, если бы не грохнула распахнувшаяся дверь и Софа не появилась на пороге.
– Вот, о вас говорим! – ничуть не растерявшись, гаркнул Иннокентий Семенович.
– А?.. – насторожилась та.
– Я рассказывал про Архипа Данилыча, как вы с ним жили. Валентина говорит, она такая красавица была. Про вас говорит «красавица», про вас! – орал он. – А я говорю, не только красавица, но и хозяйка дай бог каждому!
Подивившись изворотливости свекра, Валентина продолжала думать об этой непонятной жизни двоих людей. Одного больше нет, он остался в памяти – и портретом на стене. Племянник до сих пор восхищается, каким ловким бабником был покойный; вдова заботливо обметает пыль с портрета, но скорбит не о нем, а о курортах на юге, где они вместе бывали. Или каждый ценит любовь по своей шкале? Тогда блестящая деловая хватка и прелестницы для «утешения» вполне уравновешиваются «крепдешинами-файдешинами» и санаториями, где «такое масло, такое масло», что оно до сих пор не забыто.
