Живодеры! Маму жалко.
– Ну, и на самый крайний случай можно применить наружный акушерский поворот. В акушерском стационаре женщине вводят медикаменты, предотвращающие преждевременное появление схваток. Врач совершает поворот руками, приподнимая плод из полости таза, одновременно оказывая мягкое разнонаправленное давление на область головки и ягодиц малыша. В случае осложнений проводится кесарево сечение.
– Ну, если до врачебного вмешательства дело дойдет, тут нам, пожалуй, обоим несдобровать. Придется сдаваться. Пусть порадуется, что убедила.
И я переворачиваюсь. Я меняю позицию на головное предлежание по маминому уговору, чтобы не ворочали принудительно акушерскими щипцами. Предохраняю себя и маму. Пытаюсь повернуться. Очень тесно. Я всеми силами растягиваю стены амниона. С трудом протискиваю тело. Мне страшно неудобно. Плечи отстают от головы. Руки от ног. В довершение моих страданий голова соскальзывает в какую-то яму. Вертеть можно, а вот прижать к груди уже не получается. Лоб заблокирован. Возбужденное испугом, Я инстинктивно пытаюсь вырваться и перевернуться обратно. Амнион сжимается от напряжения матки, вызванного моими активными пертурбациями, и места больше нет, совсем. Я в ловушке.
В этот момент отчаяния Я узнаю из маминых мыслей, что мне «забыли» кое-что сказать. Ежегодно тысячи детей рождаются в тазовом предлежании, и подавляющее большинство из них не имеют сколько-нибудь значимых осложнений. Забыли или не пожелали? Сознательно скрыли! Моя жертва не стоила того. На самом деле угроза мне и маме была минимальна. А как следствие моего необдуманного согласия или обманутого сознания мне предстоит провести семь оставшихся недель, торча вверх ногами и упираясь носом в плаценту. Чудесно, надо признать, у нее получилось. Как с папой. Видны годы тренировки. Обидно, досадно, но есть повод и условия поразмышлять. На что Я променяло свободу? Мое обманутое тельце судорожно сотрясает икота. Мне ужасно хочется крикнуть что-нибудь обидное. Чтобы обратили внимание. Пожалели. Погладили. И перестали ставить эксперименты. Я-то обучаемо! А она?
Мне тридцать одна неделя. Я ростом сорок сантиметров и вешу два кило. Я много сплю. Проснувшись, начинаю прислушиваться к звукам и к своим ощущениям. Иногда вижу какие-то тени. Я поддалось на мамину провокацию и заняло правильную позицию для рождения. Себе в ущерб. Лишь бы маму не прижигали и не резали. Сознательно. Променяло свободу передвижения в оставшиеся семь недель в утробе на свободу после рождения. Это моя первая жертва. Плата, чтобы не отдали в интернат. Попытка построить взаимоотношения с родителями на принципе убеждения, а не принуждения и прочего терапевтического живодерства. В качестве награды Я торчу вверх пятками, словно свечка.
Глава 33
Введение в шоколад и наркотики
Начало тридцать второй недели. Кувырки закончились, но познавательная деятельность продолжается. Миллиарды нейронов в моем мозге сейчас нарабатывают триллионы и триллионы новых связей. От того, как они построятся, зависят моя выживаемость и приспособляемость. Меня обескураживает важность формулировки вопроса и определения реальной цены. Передо мной встают глобальные философские дилеммы. Очень даже практические. Что лучше – бездвижно вверх тормашками в утробе семь оставшихся недель или в подневолье в интернате семь лет? Правильный ли Я сделало выбор? Как определить грани возможности компромисса и взаимовыгодного сотрудничества? Но самый животрепещущий вопрос, поскольку обратного пути из позиции свечки у меня нет, – это как выживать в условиях ограничения прав и пространства?
Пока мои свеженькие и неопытные нейрончики, а с ними и усиленно покрывающийся извилинами мозг трудятся над становлением моих личностных ценностей, мое тельце работает над укреплением основ моего скелета и у меня формируются зубки. Пока в деснах которые и сами-то еще не закостенели и словно сделаны из пластилина. Равно как и скулы. Кстати, они и к моменту рождения будут все еще мягковаты. Это чтобы не поломались в процессе прохождения родовых путей. Я потребляю до двухсот граммов кальция ежедневно. Добываю его везде где придется. В качестве ответной реакции на мое затвердевание у мамы ломаются тщательно полированные и лакированные ноготки и ноют истончающейся эмалью зубки. Мы два сообщающихся сосуда. С той разницей, что все лучшее переливается ко мне, а пополнять запасы может только мама. И она пополняет. Мы едим уже второе мороженое за двадцатиминутный антракт.
Папа привел нас в цирк. Для развлечения и отвлечения от бесконечных волнений и общего поднятия тонуса путем выработки гормона радости. Работает! Китайские акробаты безраздельно владеют нашими умами и языками. Один из редких моментов истины, когда мысли и слова едины. На арене – бочка. Два на два, по папиным оценкам. Из нее выползают змеи-гимнастки. Миниатюрные тельца без костей. Одна, вторая, седьмая! Как они там все поместились? Плечисто-приземистый силач пушинкой перебрасывает гигантскую фарфоровую вазу с плеча на плечо. С плеча на носок. С носка на голову. Не разбил! Ни вазу, ни голову! Два гимнастических обруча ставят один на другой. Акробаты прыгают сквозь кольца навстречу друг другу. Попадают все, и никакого столкновения лбами. Три обруча – три акробата. Один над другим. Единомоментно. Пять! Победный марш, аплодисменты, восторги.
На арене – гора. Подчиняясь невидимой руке, серый чехол опадает. Перед нами колесо обозрения. С пятиэтажный дом. По маминым меркам. Делим на два. Начинается вращение. Акробаты заскакивают внутрь подвешенных кабинок. Один за другим. Каждому свое место. Приветственные взмахи рук. С колеса и из публики. Ярмарочные напевы шарманки. Ускорение. Еще быстрее. Тяжелый рок. Игрушечные фигурки акробатов вылезают на крыши раскачивающихся кабинок. Бегут по железному обручу противоположно вращению. Вот их уже трое. Заскакивает четвертый! Нога соскальзывает. Единый вдох зала. Взмах направо. Налево. Усилия напрасны. Беспомощная фигурка повисает на одной руке. Тишина. Подтягивает вторую. Тишина. Цепляется ногами. Тишина. Рывок – и фигурка бежит по колесу в тандеме с другими. Дружный выдох. Тяжелый рок.
Интересно было бы замерить страх. Кто испугался больше? Акробат или публика? Хотя Я и без измерений знаю – мы с мамой. Мы обе учащенно дышим, словно бежали за автобусом. И так агрессивны, будто его не догнали. И ждать нам теперь следующего часа два. А может и целый день. Мама скрестила руки на груди и нахмурила брови. Малейший повод и скандал. Удушливое напряжение перед грозой. Произошедшее на сцене отпечаталось в наших мозгах замедленной киносъемкой. Время растянулось в пространстве. Папино обычно эмоционально скованное лицо теперь и вовсе застыло каменным изваянием. На верхней губе выступила мелкими капельками испарина. Смотрит неподвижно вперед. Руки полусогнуты в локтях и сжаты в кулаки. Полная готовность к бою. Сражаться, защищать и бороться. Он храбрый.
Колесо обозрения сменяет клетка в форме земного шара. Размером, конечно, поменьше, но на всю арену. Огни в газовом тумане. Рокот мотоциклов. Дверь в клетку открывается. Мотоциклист, обтянутый в черную кожу, врывается внутрь и мчится по кругу. Как по экватору. Мотор завывает, публика замирает. По горизонтали. По вертикали! От скорости огни мчащегося мотоцикла сливаются в единый горящий обруч. За ним въезжает второй и тоже начинает наматывать круги по стенам клетки. Их траектории пересекаются, но столкновения нет. Третий, пятый, десятый круг. Мотоциклистов все больше. Круговорот все быстрее. Рокот машин, визг колес, крики людей. Бензин, горелая резина, попкорн. Клетку вот-вот разорвет. Разлетится вдребезги, осыпая раскаленными искрами восторженных зрителей.
