Представления Канта на этот счет весьма неопределенны, но тем не менее некоторые из них очень интересны, и о них следует упомянуть. Сознание долга составляет волю нравственного поведения. Воля эта не должна быть ограничена данными условиями. Кант выражается на этот счет в следующей обычной для него туманной форме: «Посредством разума мы сознаем закон, которому подчинены все наши принципы, как будто наша воля должна породить естественный порядок вещей».
Итак, разница между законами природы, которой подчинена воля, и законами природы, подчиненной воле, заключается в следующем: в первом случае объекты вызывают представления, которые определяют волю; во втором же – воля вызывает объекты; определяющее начало причинности воли заключается исключительно в свойстве чистого разума. Поэтому последний может быть также обозначен как практический чистый разум (Kritik d. praktischen Vernunft).
Насколько я могу понять мысль Канта, он полагает, что рациональная этика не должна сообразоваться с человеческой природой в ее настоящем виде. Быть может, дозволительно даже истолковать мысль Канта в таком смысле, будто он предугадал, что нравственная воля в состоянии видоизменить природу, подчинив ее своим собственным законам.
В противоположность этой мысли некоторые критики Канта захотели усовершенствовать его теорию нравственности, согласуя ее с человеческой природой в ее настоящем виде. Мысль эта была очень ясно выражена Вашро
[493]. Он прежде всего настаивает на том, что Кант «не понял существенного значения… объекта нравственного закона. Задаче этой, исключительно занимавшей все школы древности под именем высшего блага, отведено только случайное место в теории Канта. Он все-таки признает, что не вся цель человека в одном долге и что следует включить сюда и счастье» (стр. 316).
Но что такое счастье, служащее мерилом деятельности людской? Чтобы ответить на этот вопрос, Вашро становится на точку зрения философов древности, о которых было подробно говорено в «Этюдах о природе человека». Только он выражается точнее их.
«В чем заключается благо для какого бы то ни было существа? – спрашивает он. – В исполнении его цели. В чем же цель существа? Просто в развитии его природы». «Примените этот метод к человеку и к нравственности. Познакомившись с человеческой природой посредством наблюдения и анализа, можно вывести отсюда его цель; добро, следовательно, закон человеческий. Понятие о добре неизбежно влечет за собой понятие обязательности, долга и закона, которому должна подчиниться воля. Все, следовательно, сводится к познанию человека, но к полному познанию его, особенно к знакомству с его свойствами, чувствами, наклонностями, присущими ему и отличающими его от животных» (стр. 319).
Вывод этого учения следующий: «Развивать все свойства нашей природы, подчиняя всегда те, которые служат только средствами, органами, те, совокупность которых составляет настоящую цель человека; таков настоящий порядок маленького мирка, называемого жизнью человеческой! Такова ее цель и закон. Эта формула выражает в наиболее научной и наименее спорной форме уже старую истину, основу всей нравственности и руководство ко всем ее применениям. При поисках определения справедливости, долга, добродетели надо вглядываться в этот мир, а не подыматься выше и не спускаться ниже его» (Vacherot, стр. 301).
К тому же заключению приходит более поздний критик Канта, проф. Паульсен
[494]. Он думает, что Канту следовало следующим образом видоизменить свою формулу: «Этические законы должны быть такими правилами, которые могут служить естественным законодательством человеческой жизни. Другими словами, это – правила, которые, управляя поведением как закон природы, имели бы в результате сохранение и высшее развитие человеческой жизни».
Итак, с какой бы точки зрения ни смотрели на задачу нравственности, мыслители всегда приходят к подчинению поведения законам человеческой природы.
Современный нам автор Сутерланд
[495] применяет к задачам нравственности научный метод и определяет ее как поведение, руководимое разумной симпатией. Эта симпатия не должна приносить в жертву большее благо других в пользу менее важного, хотя и более непосредственного блага. Так, мать может сочувствовать своему ребенку, когда он принужден принять невкусное лекарство, но если симпатия ее разумна, она не удовлетворит ее во вред здоровью ребенка (стр. 499).
В этом примере симпатия должна быть подчинена требованию медицины. Вообще нравственное поведение всегда должно быть руководимо разумом, на чем бы ни было основано это поведение: будь то симпатия или чувство долга. Вот почему нравственность следует основывать на научных данных.
Ill
Личная нравственность. – История двух братьев, воспитанных при одинаковых условиях, но поведение которых было совершенно различно. – Позднее развитие чувства жизни. – Развитие симпатии. – Роль эгоизма в нравственном поведении. – Христианская нравственность. – Нравственность Герберта Спенсера. – Опасность преувеличения альтруизма
Хотя нравственное поведение относится главным образом к взаимному отношению людей, тем не менее существует и личная нравственность. Так как последняя всего проще, то с нее и следует начать изучение рациональной этики.
Когда человек в погоне за личным счастьем бесконтрольно предается своим склонностям, это поведение его часто становится, по общепринятому понятию, безнравственным. Следуя своей природе, человек может стать лентяем и пьяницей. Лень его, быть может, зависит от каких-нибудь неправильностей кровообращения мозга и кажется такой же естественной, как и потребность предаваться пьянству для человека, которому спиртные напитки доставляют удовольствие и веселье. Почему же безнравственны лень и пьянство? Потому ли, что они мешают «полной и широкой жизни», по формуле Герберта Спенсера? Но именно ею оправдывают сторонники этой теории всякие излишества, без которых полнота и широта жизни им кажутся невозможными.
Несмотря на то что такие пороки, как лень и пьянство, тесно связаны со свойствами человеческой природы, они безнравственны, потому что мешают завершению цикла идеального человеческого существования.
Я очень близко знал двух братьев, почти одних лет, воспитанных под одинаковыми влияниями и в одной и той же среде. Тем не менее их вкусы и поведение были очень различны. Старший брат, несмотря на очень большой ум, будучи в гимназии, главным образом любил упражнять свою мускульную силу и развивать свои склонности ко всевозможным удовольствиям.
«Так как цель жизни в счастии, – говорил он, – то следует как можно более идти ему навстречу».
Поэтому он безустанно посещал такие места, где можно было всего лучше веселиться. Источниками наслаждения служили ему карты, вкусная еда и женщины.
