– Ханька! Подь сюды!
В дверях возникла холопка. Степенная средних лет баба – одна из немногих, если не единственная, кого хозяин звал по имени, да и выглядела она не сильно зашуганной, в отличие от остальных.
– Чего велишь, Серафим Ипатьевич?
– Мухой к Алёне. Скажи, сосед зовет – дело срочное. Её Кондратия касаемо… – И когда холопка шустро, хотя и несуетливо, отправилась выполнять распоряжение, мрачно глянул на Сучка. – Погодь… При Алёне своей повторишь и тогда доскажешь.
Сучок с тоской посмотрел на полную кружку на столе и сглотнул слюну. В животе завозилось что-то холодное и липкое, как слизень, но размером не меньше ежа. Сучок чувствовал, как откуда-то вылезает давно задавленное чувство мутного до тошноты страха, сродни тому, что он испытал, когда Лис приводил его в чувство. Но тогда страх накатил разом, и было понятно, чего бояться, а тут… Тут оно вырастало медленно и усиливалось полной неизвестностью. Нет, волхва, конечно, мозги плотницкому старшине завернула так, что всю дорогу до Ратного и тут, пока делами занимался, так и не смог отвлечься – все время в голове ее слова звучали. Но ведь не угрожала же ничем, не пугала! Не видел сам Сучок причины, от которой его друг так потемнел лицом.
– Алёна-то тут зачем? – непривычно робко подал он голос.
– Затем! – рыкнул Бурей. – Без бабы тут никак… – непонятно пояснил он и замолчал.
Сучок поерзал на лавке, но больше расспрашивать не решился, а вскоре и Алёна показалась в дверях. Бог весть, что там она подумала, но смотрела женщина неласково и, кажется, была готова устроить скандал. Однако, окинув взглядом представившуюся ей картину и моментально оценив, что, против ее ожидания, оба приятеля совершенно трезвы, хотя на столе стоял полный кувшин и кружки, переменилась в лице: гнев уступил место недоумению и тревоге.
– Здрав будь, дядька Серафим, – поклонилась она, придерживая края накинутой на плечи шали. – Чего звал? Случилось что?
Вместо ответа Бурей ткнул лапищей в стоящий возле стола сундук:
– Сядь, соседка. И послушай, чего Кондрат твой рассказывает…
Алёну эти слова не то что повергли в удивление, а, похоже, заморозили: предлагать бабе сесть за стол – дело и без того почти невиданное, а уж когда предлагал не кто-нибудь, а сам обозный старшина… Тревога на лице гостьи только усилилась, она замялась в дверях.
– Благодарствую, сосед, но я уж постою тут. Говорите, чего за дело-то…
– Сядь, я сказал! – рявкнул Бурей и буркнул уже потише. – Долгий у нас разговор будет… Волхва к нему приходила.
– Ох! – Алёна схватилась за сердце, потом поспешно перекрестилась и, потемнев лицом, без дальнейших попыток соблюсти приличия подошла и опустилась на указанное место.
– Говори, Кондрат. С начала самого, – распорядился Бурей.
«Етит твою… Говори! Глотку, как удавкой перехватило! И с брюхом не того – не обосраться бы при Алёне-то… Мать, да что это со мной?! А морок будто рассеялся… Драться хочется! И Серафим на себя снова похож, а то прям будто зверь неведомый со мной сидел…»
Сучок и рад бы был говорить, но голос подчинился ему не с первого раза – слова застревали в глотке, и пришлось пару раз прокашляться. Кое-как справившись с собой, он начал рассказ, как было велено – с самого начала.
Алёна с Буреем слушали, не перебивая. Только иногда переглядывались, как заговорщики, в самых неожиданных местах, и Алёна при этом поеживалась. Сучок пугался еще и от того, что сам он ничего такого угрожающего уловить в своих словах не мог. И, как ни старался, понять, чего такого услышали они – тоже. А когда мастер замолчал, обозный старшина покряхтел, хмуро заскреб лапищей в бороде и принялся расспрашивать.
Когда Нинея говорила, были ли рядом лесовики? А наставники? А Лис? А отроки его? Ратнинские или из тех, что Нинея прислала? И чего делали? Как смотрели? Переговаривались ли промеж собой?
Кондратий, как ни напрягал память, и на половину вопросов толком не ответил – да кто его знает, кто там стоял да как смотрел! Не до того ему было… Бурей, поняв, что ничего путного не выспросит, зарычал сквозь зубы и только рукой махнул, досадливо буркнув Алёне:
– Видала? И не понял ничего, лягух лысый…
– Да откуда ж ему знать? – вздохнула она. – Ну, не понимает он, ты же видишь, дядька Серафим. Не тутошний он. Я все ждала, когда поймет, и сама в голову не могла взять, не дурень ли, что не бережется. А он просто не видит, что вокруг него сворачивается.
– А ты чего смотрела? Упредить не могла?
– Да кто ж знал, что до такого дойдет…
Сучок растерянно метался взглядом между своей женщиной и Буреем и тосковал.
«Да что ж это за хрень-то такая? Чего они?»
Бурей в этот момент, наконец, взглянул на артельного старшину, и тот, как ни был уже испуган, и вовсе чуть с лавки не упал – таким он своего друга еще не видел. Да и многие ли в Ратном видели? На Сучка из-под нависших бровей глядел умный и очень непростой муж. Жутью от него несло по-прежнему, но как-то по-новому. Не звериной из-за страхолюдного облика, а как бы не той же самой, что размазала Кондрата с Нилом в тот день, когда они делили доски с Аристархом. Сучок поежился и невольно чуть подался назад.
«Серафим-то, Серафим… Ох, жуть какая! Или и он тоже? Как Аристарх?.. Срань господня, куда я попал, Господи, спаси и помилуй!»
– Ты чего, Серафим? – Артельный старшина усилием воли подавил в себе желание сползти под лавку и непроизвольно потянулся к кружке.
– Не лапай! – рыкнул Бурей, пригвоздив друга к месту, и усмехнулся. – Сам же сказал, не до пития тебе. И правильно – не до пития…
Он зло оскалился:
– Пьяным тебе несподручно домовину для себя ладить. А пора…
– Чего?!.
– Того, дятел! Не понял, что ли? Приговорила тебя волхва… Мозги, говоришь, вывернула? Так она и не начинала еще. Вот когда в прорубь полезешь, будешь все видеть и понимать до самого конца, но все равно сам полезешь, вот тогда поймешь, что такое повернула. А то Корней по морде… Теперь по морде тебе за счастье! Допрыгался… Молчишь?
Он насмешливо посмотрел на побледневшего приятеля, у которого и правда перехватило горло так, что слова из себя выдавить не мог. Почему-то именно в этот момент Сучок очень отчётливо вспомнил, как несколько дней назад в крепости казнили провинившегося отрока, как дёргался в петле пацан, а друг сердешный Серафим раскачивался на его теле.
«А ведь предупреждал меня Корней…»
– Правильно молчишь. Ты свое уже отговорил, голубь. Давно бы покойником стал, кабы не Лисовины. С воями сцепился? Думаешь, они забыли? Тогда бы тебе кишки и выпустили, и я бы не остановил. Как от Алёны вышел бы – так бы и прикопали. Вот только нужен ты был Корнею, а с сотником задираться – дураков больше нет. Бешеный ведь тебя упреждал по-хорошему. Не понял? Ты для его сопляков дурь ходячая – стрельнули и забыли. Почему тогда не пристрелили, а только пугнули, и то ласково? Тоже нужен. Был. И со старостой тоже… поговорил… И не понял ни хрена!
