– А кто там старший, не разберу отсюда?
– Так Веденя, Фаддея Чумы сын! Десятником он у них, – Харитоша указал рукой на распоряжавшегося на другом берегу парня.
– Всех пришли, только не ко мне, а к наставнику Филимону, – отставной ратник сгрёб бороду в кулак. – А Ведене скажи, пусть первый подойдёт – доложится.
– Сделаю! Наставник Филимон где обычно?
– Угу. На лавке своей… – Макар кивнул головой в сторону крепости, – а я пошёл.
– Нет, бабы, вы слыхали?! – давешняя скандалистка вновь обрела голос.
– Молчать! – Анна оборвала неугомонную на полуслове. – Юлька, куда смотришь?! Баба непраздная, растрясло в дороге – не в себе! Дай ей чего-нибудь, чтоб в разум пришла!
– Сейчас, боярыня Анна Павловна! Прости, не углядела! – Юная лекарка демонстрировала просто чудеса почтительности. – Ты приляг, тётка Аполлинария, глаза прикрой, дыши ровно, – ведунья обхватила женщину за плечи и без всякого усилия уложила в телеге. – Чувствуешь, воздух входит холодный, а выходит тё-ё-ё-плый, и ребёночек твой от того успокаивается… Чувствуешь его? Слышишь? Говорит он тебе: «Не кручинься, матушка, не волнуйся».
Баба закрыла глаза и расслабилась, тело обмякло…
Беженцы, глядя на это, впали в полное отупение. Казалось, бабы забыли даже дышать, а детишки обалдело смотрели то на Анну, то на замерших в неподвижности матерей. Лицо боярыни стало пугающе похожим на лицо её свёкра – воеводы Корнея…
«Лихо боярыня наша гусынь этих щипаных приструнила, лихо! Пусть знают – у нас тут не забалуешь! А не дай бог повзбесились бы все? Не-е, такого счастья даром не надо – толпа перепуганных сдуревших баб страшнее орды половецкой! Их тогда и оглоблей не осилишь! Ладно, задницей шевелить надо – мать Лиса, похоже, в раж вошла…»
– Показывай, девонька, куда идти? – Сучок нарочито громко обратился к своей упитанной провожатой.
– Чего встали, бабоньки?! – Верка Говоруха тоже сделала надлежащие выводы. – А ну, давайте ножками, ножками – не видите, что ли, детишки умаялись!
– Сейчас покажу, скорей за мной идите, дядьки! – Млава всем своим видом демонстрировала, что попадать под горячую руку боярыне отнюдь не собирается.
– Не спеши так, красавица, не видишь, тётке Прасковье быстро идти не по силам, – остудил Нил пыл девицы.
Та смутилась и покраснела – ещё бы, впервые в крепости её кто-то красавицей назвал, да не кто-нибудь, а взрослый муж! Так и двинулись: впереди степенно выступала Млава, то и дело предупреждая о действительных или мнимых дорожных препятствиях, за ней следовал поддерживающий Прасковью Нил, а замыкал шествие старшина с маленьким Ванюшей на руках. Глядя на них, зашушукались и осмысленно зашевелились и остальные – больше споров и ссор не возникало. Последнее, что заметил плотницкий старшина – Аполлинарию бережно уводили по направлению к лазарету.
– Спаси тебя Бог, дядька Сучок! И тебя, дядька Нил! Что бы я тут без вас у чужих людей делала? – молодая женщина никак не могла прийти в себя от того, что пришлось оставить дом. – Зачем нас сюда сотник Корней послал? Никогда такого не было, чтобы из села родного бежать! Зачем с Павлушей моим разлучили? Я Алёне пожаловалась, а она меня ду-у-у-рой! Сама-то, небось, осталась, а ведь вдовая!
– Правильно назвала! – старшина удивился сам себе. – Ты чего там непраздная да с дитём малым под стрелами забыла?! И дитя нерождённое, и сына малого погубить задумала?! Ты подумай, каково мужу твоему в бою на тебя оглядываться будет?! Тьфу!
– Вот и Алёна то-о-оже-е, – не унималась Прасковья. – А сама оста-а-а-алась!
– Сопли подбери! Разнюнилась тут! – Сучок попытался рявкнуть шёпотом, чтобы не разбудить ребёнка. – Алёна моя силой иных ратников превосходит, из лука бьёт – Луке вашему рыжему впору, а ты на что годишься?! Совсем с глузда съехала, баба?! Дитя носишь – воевать собралась?! Мужу твоему, ратнику, делать больше нечего, как тебя оберегать? А ворога бить кто будет, дура?! Не можешь помочь – не мешай!
– Вот и Алёна так…
– И правильно! – плотницкий старшина шипел гадюкой. – К чужим, вишь, людям её отправили! А крепость не воевода Корней строит? А не внук его со всей Младшей стражей за вас воевать пошёл? А не его ли мать вам жильё да кормёжку готовит? Ты где чужих увидала? Совсем вы там, в Ратном, распустились! «Мы село воинское», тоже мне… Тьфу! Простых вещей не разумеете! Да у нас в Михайловом Городке такого непотребства ни в жизнь не было!
«Вот те на, Кондрат! Ты сам понял, что сказал? «У нас в Михайловом Городке!» Выходит, своё оно для меня, да и я тут свой, похоже… Вот не думал не гадал, само выскочило! А когда оно само, то это неспроста…»
– Слыхала, Прасковья, что тебе старшина наш говорит? – Нил включился в разговор. – Ведь правду говорит – не чужие тебе тут. Или ты думала, что сотник ваш вас бросит? Или что мы, кто под рукой внука его ходит, вас не примем? Тут же Ратному пригород, Лис так и говорил – нешто мы похожи на тех, кто в своём дому гадит?
«О как! Значит, Шкрябка тоже! А остальные? А что? Дело нам Лис показал, а дом своими руками строим… Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!»
– Прости, дядька Сучок, извелась я! – потупилась молодая женщина.
– Да ладно! Что мы, без понятия? – старшина ободряюще улыбнулся. – Всё добро будет – вон какая сила под Ратным собралась. Не сладят с ними ляхи!
– Вот и Алёна так говорила! – кивнула Прасковья и вдруг залилась краской. – Ой, Кондратий Епифаныч, мне ж Алёна тебе передать велела…
– Что?!
– Так это… – замялась женщина, – Алёна велела передать, что её две сотни стерегут и сама она не цветочек полевой…
– Дальше!
– Ещё велела сказать, чтобы ты, случись что, берёгся и поперёд всех не лез, а то знает она тебя… Ещё сказала, что если ранят тебя, али убьют, али ты, дядька Сучок, на какую молодуху глаз положишь, то Алёна тебя хоть на этом, хоть на том свете сыщет и всё оторвёт!
Плотницкий старшина открыл рот.
– А ещё передать велела, что она тоже побережётся. Ради тебя, – окончательно добила Прасковья.
– Ыть! – неразборчиво восхитился Нил, а Млава так и вовсе застыла, зажав себе рот ладошкой.
– Так и сказала? – враз пересохшим горлом прохрипел мастер, ошалело блуждая глазами по лицам спутников.
– Так и сказала! – подтвердила женщина и победно ухмыльнулась.
– Ну, Кондрат, ты попа-а-а-л! – рассыпался вдруг смехом Шкрябка.
Сучок налился краской и обиженно засопел. Обычно такое состояние находило у старшины выход либо в изобретательнейшей ругани, либо в рукоприкладстве, либо в том и другом разом. Так бы оно и сейчас случилось (уж очень обозлился мастер на дуру-бабу, которая на людях вывалила такое), но в этот момент Ванюша причмокнул во сне и произнёс: «Тятя».
«Ох ты Боже ж мой! Ради меня побережётся! Неужто пойдёт за меня? За чужака-закупа! И детки у нас будут… Спасибо тебе, Господи! Не ждал уже…»
