После разгрома холопов плотников в Ратном признали своими. Бабы признали, а если бабам что в голову взбрело, то они своего добьются. Не мытьём, так катаньем. Так что, не успев вернуться из похода (сотня пришла через день после бунта), ратники собрались на сход и там, неожиданно для себя, постановили скинуться из добычи и Сучкову артель из кабалы выкупить.
Этой вестью Сучка первым порадовал его закадычный приятель – Бурей. Как сказали бы наши современники, неофициально. Хоть и занят был ратнинский кат по горло – не покладая рук давил, рубил и топил осуждённых воеводой Корнеем бунтовщиков, но завсегда находил время забежать к дружку сердешному Кондрату, проведать, гостинец принести, по лекарской части помочь, благо опыта в таких делах у обозного старшины хоть отбавляй – каждый ратник у него в обозе раненым не по разу лежал.
А когда очнулся Сучок, так стал с ним Бурей подолгу разговаривать, да всё без толку – мастер лежал, глядя в одну точку, отвечал односложно, а то и вовсе не отвечал. И так не только с Буреем, Алёна, когда Кондрат перестал в беспамятство проваливаться, птицей к нему разлетелась, да как на стену наткнулась – Сучок молчал. Оживлялся он немного, только когда захаживал кто-то из артельных или Гаркун, но оттого было как бы не хуже – забияка и ругатель при виде их пунцовел, заикался, прятал глаза и исходил потом.
– Серафим Ипатьевич, что с Кондратом-то? – не выдержала как-то Алёна. – Заживает уже на нём всё, а он как мёртвый?
– Дура ты, соседка, – буркнул в свою необъятную бородищу Бурей. – Не потому что дура, а потому что баба! Что делала, то и делай, а тут я сам займусь!
Сказано это было так, что ни переспрашивать, ни перечить Алёна не решилась, а обозный старшина стал захаживать много чаще и вести с Сучком какие-то свои разговоры. Какие, никто не знал – Бурей выгонял всех, а желающие с ним спорить в Ратном давно повывелись.
– На, Кондрат, хлебни! – возгласил Бурей с порога, вытаскивая из-за пазухи кожаную флягу. – С нечаянной радостью тебя!
Алёна привычно встала и потянулась за кожушком – выйти.
– Хрр! Сиди, баба! – пригвоздил её к месту обозный старшина. – Тебя это тоже очень даже касается!
– Здравствуй, Серафим – Сучок с трудом сел на лавке, вяло кивнул Бурею и уставился в пол.
– Ты мне головой не кивай! – Обозный старшина уже откупоривал флягу. – Пей давай, а не лягухой прикидывайся!
Противостоять напору Бурея было невозможно – Сучок глотнул. Дыхание захватило, глотку обожгло.
«Яблоневка… А хрен ли толку? Матице да Скобелю, да Отвесу, да Пахому Тесло не пить её больше… Сука рваная, мать её через корыто бревном суковатым! Сам живой, а их в домовину! Что я их детишкам скажу? Бабам что скажу? Даже как хоронили их, не видал…»
– Давай хлебай! – обозный старшина силой сунул горлышко фляги обратно в рот другу. – Сказал же – радость у тебя!
– Что за радость? – Сучок закашлялся. – Не с чего мне!
– Тьфу, етит тебя конским! – мотнул башкой Бурей. – Алёна, слушай меня, раз у твоего хозяина в башке ни хрена не держится!
– Слушаю, дядька Серафим!
– Значит так, я прямо со схода, – обозный старшина шумно приложился к фляге. – Решили наши ратники твоего Кондрата вместе с артелью на волю выкупить! Фома вроде вякать собрался, да ему Корней так с ласковостью ответил – даже харю бить не пришлось!
Сучок приподнял голову. В его глазах впервые с момента ранения блеснул интерес. Алёна схватилась за сердце.
– Хрр, услыхали вроде, – Бурей шумно почесался. – Всё, Кондрат, считай себя и своих вольными! На, причастись!
Плотницкий старшина молча принял флягу и присосался к ней.
– Значит так, – обозный старшина удовлетворённо хмыкнул. – До завтра Корней всё сочтёт, с кого сколько причитается, соберёт и в сотенную казну запрёт. А потом тебя порадовать придёт. Ты хоть рожу радостную сделай!
– Ладно… – Сучок поймал взгляд Алёны.
– Едрит тебя, и на том спасибо! – хлопнул себя по бокам Бурей. – Как Корней войдёт – удивись!
– Чему? – Плотницкий старшина перевёл глаза на друга.
– Дык, Корней разрядится, что твой кочет! – гыкнул Бурей. – Он это любит, хрен старый! Вот и удивишься, мол, праздник какой, что ли, понял?
– Ну, понял, – Сучок немного оживился.
– Хрр, так-то лучше! – ухмыльнулся обозный старшина. – И смотри, меня не продай ненароком!
– Не продам.
– Своим сам скажешь! Корней аж грамоту написать сподобился – вот и прочтешь им! Я тебя сам завтра в крепость свезу.
– Спаси тебя бог, Серафим!
– Пусть Он лучше тебе, раскоряку лысому, башку прочистит! – Бурей хотел матюгнуться, но передумал. – Сколь раз говорено – всё ты правильно сделал! Ну ничо, хрр, с завтрева я тобой как следует займусь! Пусть знакомцы твои, что сейчас по сараям сидят, малость подышут перед свиданьицем, а то притомился я, гыыы! Ну, бывайте!
Бурей развернулся и вышел из избы, оставив флягу Сучку. Тот мотнул головой и приложился к посудине. Алёна с шумным выдохом опустилась на лавку. Внучка, дочь и вдова ратника с детства видела, как грызёт выжившего в безнадёжном деле воина, а тем более воинского начальника, вина перед погибшими товарищами, знала, как сводит она в домовину молодых и здоровых ещё мужей, если только не найдётся зацепки, что повернёт выжившего обратно к жизни. И знала, как помочь. Одна беда – надо, чтобы сам ратник захотел жить. А что еще, как не долгожданная воля для Кондрата и его артели, могло бы тут помочь? И вот за это готова была Алёна в ноги пасть и сотнику Корнею, и Бурею, и бабам, что решили так отблагодарить спасших село плотников и убедили в том своих мужей.
* * *
Ненадолго хватило Алёниной радости. Опять тени погибших товарищей терзали Сучка всю ночь. Так и бывает – за дневными заботами горе отступает ненадолго, а ночью открываются твои персональные ворота в ад. Страшно впервые повести людей в бой и сразу потерять половину из них. Особенно, когда эти люди давно стали твоей семьёй. Самому умереть куда легче. Вот и умирал десятник розмыслов Кондратий каждую ночь, чтобы через краткий миг воскреснуть и снова умереть. Нет, умом он понимал, что всё сделал правильно, но лица друзей, мёртвые и бескровные, преследовали его во сне и наяву. Самым страшным судом судил себя плотницкий старшина и сам раз за разом выносил себе приговор – виновен!
На дворе проорали третьи петухи, зашебуршилась за стеной скотина, поднялась Алёна, а за ней заставил себя встать и Сучок.
– Дай хоть какое дело, хозяйка, а то ума рехнусь! – прохрипел он.
– Уверен? – Алёна сложила руки на груди и внимательно присмотрелась к едва держащемуся на ногах Сучку. – Может, Настену спросим – она прийти обещалась сегодня…
– Дело дай, я сказал!
– Ладно, тогда идем, – подавив вздох облегчения, женщина повела его в угол избы, где за сундуком лежала старая упряжь, требующая починки. Говоря откровенно, Алёна уже подумывала – не выкинуть ли ее, а вот же пригодилась! Смертная тревога в её глазах впервые за многие дни растаяла – теперь не осталось сомнений в том, что после новости, которую накануне сообщил Бурей, плотницкий старшина повернулся к жизни, хоть сам того, похоже, не заметил. Зато она заметила, а потому немедленно окунула своего Кондрата в омут мелких хозяйственных дел, умело отвлекая от тех демонов, что поселились в Сучковой душе.
