– А? – начал было Сучок, но тут же захлопнул рот.
– Здрав будь, мастер Кондратий! – Анна сделала шаг вперёд. – По здорову ли?
– Здрава будь, боярыня! – Сучок неловко поклонился. – Благодарствую, здоров!
– Рада тому! – Анна слегка наклонила голову. – Подойди, мастер!
Сучок приблизился.
– Кондратий, сын Епифанов по прозванию Сучок, – боярыня слегка склонила голову, выпрямилась и повернулась к остальным плотникам, – и вы, честные мужи, слушайте боярское слово!
По собравшимся в трапезной пробежала волна – люди невольно подбирались, чувствуя, что сейчас произойдёт что-то важное.
– Более пристало бы сейчас говорить воеводе Корнею или сыну моему, – продолжила меж тем Анна, – но они, занятые трудами господарскими и ратными, здесь быть не могут. Оттого волю воеводы Корнея, боярского рода Лисовинов и мужей ратнинских объявлю я!
Глаза всех присутствующих впились в Сучка и Анну, и только Бурей переступил с ноги на ногу и издал горлом какой-то непонятный звук.
– Мастер Кондратий, мастер Нил, мастер Варсонофий, мастер Питирим, мастер Гаркун, подмастерье Пимен, – боярыня по очереди оглядела каждого названного, – от рода Лисовинов кланяюсь вам за то, что себя не пожалели и кровью своей Ратное отстояли! Бог привёл вас к погостным воротам! Господом заповедано воздавать за добро и, воле Божьей следуя, решили воевода Корней и мужи ратнинские долг ваш на себя взять! Неволей вы в Погорынье попали, но своей волей встали на его защиту! Объявляю всем, что с сего часа вся твоя артель, мастер Кондратий, со чады и домочадцы, люди вольные! А воевода Корней, буде на то ваше хотение, берёт вас в воеводскую службу! Последнее и тебя, мастер Гаркун, и товарищей твоих касаемо – коли не передумали, то после святого крещения вольны вы на посаде Михайлова Городка поселиться и в воеводскую службу под начало мастера Кондратия поступить. От рода Лисовинов сказанное подтверждаю я, а от мужей ратнинских – полусотник Филимон, сын Петров, и обозный старшина Серафим, сын Ипатов, по прозванию Бурей.
– Так, истинно! – отозвались Филимон с Буреем.
Боярыня Анна поклонилась сначала Сучку, а потом и плотникам.
Плотницкий старшина стоял не зная, что сказать. Как в тот момент, когда Корней впервые объявил ему о воле.
– Кондрат, ты грамоту прочти, что ли! – Обозный старшина пришёл на помощь другу.
Сучок судорожно зашарил за пазухой. Грамота никак не желала находиться.
«Неужто потерял?! Нет! Быть того не может!»
Наконец упрямый свиток позволил себя поймать и извлечь наружу. Кондратий глубоко вздохнул и развернул пергамент, но прочесть ничего не смог – строчки расплывались перед глазами.
«Нет, Кондрат, так не пойдёт! Держать себя надо!»
Плотницкий старшина снова глубоко вздохнул, несколько раз моргнул, прогоняя с глаз бабью воду, и обвёл взглядом палату: отроки, как всегда в строю, застыли истуканами, но смотрели с немалым уважением; наставники ободряюще улыбались; девки раскраснелись, но не шевелились; Анна стояла гордо и величаво, но смотрела тёплым и понимающим взглядом; Андрей, так и стоявший за её плечом, два раза опустил веки и чуть заметно кивнул Сучку; Филимон кивнул уже куда отчётливей, а Бурей оскалился жутким оскалом, заменяющим ему радостную и дружелюбную улыбку.
Старшина снова вздохнул и перевёл взгляд на своих артельных и Гаркуновых лесовиков. Те являли собой картину потрясения – кто больше, кто меньше.
«Эка рты пораззявили! Рады, вижу! Рады, да червячок всё одно гложет – опять жизнь-то меняется! И у моих, и у Гаркушкиных и неизвестно у кого больше».
Теперь Сучок смотрел на тех, кто был с ним под Ратным, кто пошёл за ним в бой без надежды вернуться живым. Шкрябка, Гвоздь, Струг, Гаркун… Старшина всматривался в их лица, и казалось ему, что в одном ряду стоят и живые и погибшие. Внезапно пришло понимание, что и его бойцы сейчас ощущают то же: и радость от победы, и боль от утраты, и вечную и неизбывную вину тех, кто потерял в бою товарища, а сам выжил…
И тут в поле зрения старшины попал Швырок!
«Пимка, сволочь! Ну как ты умудряешься, а? В рожу бы тебе дать!»
Подмастерье изо всех сил тужился принять соответствующий моменту вид гордый и героический. И считал, видимо, что ему это удалось, хотя со стороны он больше всего напоминал помесь драчливого петуха и кота, с удовольствием гадящего на соломенную сечку. Только задранного хвоста недоставало.
«Или это он со страху нос до небес вознёс? Как я тогда перед Нинеей? Не, у него, дурня, страху вовсе нет – дурь одна! Ей-ей, в рожу дам! Хотя как ему теперь дашь после всего-то? Ратник ведь… А как же учить, а? Ладно, выкручусь! Хватит из-за дурня этого губами шлёпать! Запарится ещё у меня против шерсти ёжиков рожать, витязь неструганый!»
Швырок, сам того не зная, помог своему старшине справиться с волнением. Строчки уже не расплывались и не плясали. Сучок прочистил горло и начал:
– «Мы, воевода погорынский и сотник ратнинский, боярин Кирилл Лисовин, десятники и мужи сотни ратнинской с Божьей помощью решили закупов купца туровского Никифора – мастера Кондратия, сына Епифанова по прозванию Сучок со товарищи, чады и домочадцы из неволи выкупить и долг их на сотню ратнинскую взять. Сделано то за спасение Кондратием Сучком со товарищи села Ратного от находников. Отныне Кондратий Сучок со товарищи, чады и домочадцы люди вольные, а кто в том усомнится, да будет нам, воеводе погорынскому и сотнику ратнинскому боярину Кириллу Лисовину, десятникам и мужам сотни ратнинской, враг.
Честному же мужу Гаркуну сыну Браздову из Бобриных Выселок, что с мастером Кондратием Сучком и товарищами его село Ратное от находников оборонил, жалует воевода погорынский и сотник ратнинский боярин Кирилл Лисовин двор на посаде Михайлова Городка, а десятники и мужи сотни ратнинской двор сей обещаются со своих прибытков с Божьей помощью поставить и помочь обзавестись справным хозяйством.
Семьи мастеров, при защите села Ратного живот свой положивших, мы, воевода погорынский и сотник ратнинский боярин Кирилл Лисовин, десятники и мужи сотни ратнинской за себя берём и обещаемся кормить и защищать, покуда все дети в совершенные лета не войдут. В том перед лицом Господа клянёмся и целуем крест Спасителя нашего.
Дано в лето от Сотворения Мира шесть тысяч шестьсот тридцать третье в день двадцать восьмой месяца груденя.
[43] Писал по воле воеводы Кирилла писарь Буська Грызло».
Несколько мгновений в горнице стояла тишина. Торжественная и величественная.
– О как! – обращаясь, видимо, к самому себе тихо произнёс кто-то из плотников и всё – уряд чествования мастеров, установленный боярыней Анной, полетел ко всем чертям.
Сучка хлопали по плечам, поздравляли, о чём-то спрашивали, а он в ответ только глупо моргал да старался пробиться через кольцо чествовавших к своим артельным, попавшим в такое же окружение. Вроде и не много смысленного народу набиралось в трапезной, но пройти никак не получалось. Плотницкий старшина судорожно шарил глазами по сторонам, выхватывая то одно, то другое: вот у Анны на лице борется суровость с улыбкой, вот Филимон улыбается и говорит ему, Сучку, непонятно что – отчего-то слух у мастера отказал, вот Нил при всём честном народе обнимает невесть откуда взявшуюся Плаву, а девки, глядя на это, кто разрумянился, кто зашмыгал носами, вот лыбится во весь рот Швырок, вот Макар беззлобно грозит кулаком сломавшим строй отрокам…
