На другом конце деревни под мостом и находилась усадьба «Старая Мельница». Это была именно такая – тихая, старинная, исполненная мирной тишины обитель, которая предстает в мечтах человеку, уставшему от тягостной необходимости зарабатывать хлеб насущный в жестоком тропическом климате. Мистер Харкнесс и мечтал об этом, год за годом трудясь в своей сингапурской конторе или отдыхая после работы на террасе клуба среди буйной зелени и грубой пестроты Юга. Он купил эту усадьбу еще молодым человеком на деньги, завещанные отцом, купил, приехав в отпуск, с намерением поселиться здесь когда-нибудь, выйдя в отставку, и годы ожидания омрачал ему лишь страх перед возможностью, вернувшись, найти это место «осовремененным»: с пятнами новеньких красных крыш на сером фоне и гудроновым покрытием извилистой деревенской улицы. Но современная жизнь пощадила Норт-Граплинг: вернувшись сюда, он застал это место точно таким же, каким увидел его впервые, когда шел здесь пешком поздним вечером, а камни кругом еще хранили тепло солнечных лучей, а легкий ветерок дышал свежестью и ароматом мирта.
Этим утром припорошенный снегом камень казался не серым, как летом, а золотисто-коричневым, а ветви лип, чьи сплетающиеся зеленые ветви скрывали летом низкий фасад, теперь обнажали причудливую каменную вязь и циферблат солнечных часов над стрельчатым центральным окном, и каменный навес в форме раковины над входом.
– Господи! – охнула Дорис. – Это вы здесь нас устроить хотите?
– Пригнись, – велел Бэзил. – Скоро узнаешь.
Прикрыв тряпкой радиатор машины, он открыл маленькую железную калитку и зашагал по выложенной плитняком дорожке – суровый, неумолимый, как судьба. Низкое зимнее небо, отбрасывая его тень впереди, накрыло ею входную дверь, покрашенную мистером Харкнессом в яблочно-зеленый цвет. Узловатые ветви глицинии, росшей у входа, тянули голые плети к окнам, скрывая их очертания.
Бэзил оглянулся напоследок, проверяя, не видны ли из дома его юные пассажиры, и потянулся к железному дверному колокольчику. Он услышал его мелодичное звяканье совсем неподалеку, и вскоре дверь отворила горничная в яблочно-зеленом платье с узорным фартучком и в накрахмаленном белом чепчике, похожем не то на голландский, не то на монашеский головной убор, что имело эффект, несомненно, комический. Фантастический сей персонаж повел Бэзила, то вверх, то вниз, держа путь в гостиную, где и оставил на довольно продолжительное время в одиночестве созерцать обстановку комнаты. Пол был покрыт тростниковыми циновками с вкраплениями кое-где балканских домотканых ковров. На стенах висели цветные литографии – изображения цветов и растений работы Торнтона (за исключением его шедевра – «Ночного эхиноцереуса»), вышивки и старинные карты. Из мебели самыми примечательными предметами были рояль и арфа. Остальное место занимали столики и стулья из плохо выделанного бука. Из открытого камина время от времени в комнату вплывали волны торфяного дыма, отчего у Бэзила слезились глаза. Гостиная была именно такой, какую Бэзил мог представить себе из объявления.
Чета Харкнессов тоже не обманула его ожиданий. На миссис Харкнесс было платье ручной вязки, ее отличали поэтически большие глаза, длинный, красный от холода нос и небрежно уложенные неопределенного цвета волосы. Супруг ее сделал для себя все, что только может сделать мужчина, дабы скрыть следы двадцатилетия, проведенного на Востоке между клубом и бунгало. Он отрастил остроконечную бородку и облачился в бриджи из грубой ткани, подобные тем, что носили первые энтузиасты велосипедного спорта. Шелковый шейный платок был стянут красивой булавкой, и все же его облик сохранил в себе черты щеголеватого молодца в парусиновых панталонах, вечер за вечером распивающего розовый джин в компании таких же щеголеватых молодцов, а дважды в год получающего приглашения на обед у губернатора.
Вошли они из сада. Бэзил не удивился бы, если бы мистер Харкнесс, бросив ему «присаживайтесь-ка», хлопнул в ладоши, чтобы принесли ужин. Но супруги стояли, глядя на него вопросительно и с легкой неприязнью.
– Моя фамилия Сил. Я по поводу вашего объявления, которое вы поместили в «Курьере».
– По поводу нашего объявления… Ах, да… – рассеянно проговорил мистер Харкнесс. – Была у нас такая идея… Мы посчитали неловким жить так просторно и в такой красоте; в эти дни, когда потребности наши не столь велики, такой большой дом нам показался излишним. Мы подумали, что если найдутся люди, вроде нас, такие же неприхотливые, то мы могли бы, учитывая трудные времена, как говорится, скооперироваться… Но в общем-то один такой человек у нас уже поселился. Не думаю, что нам действительно необходимо принять еще кого-нибудь, как ты считаешь, Агнес?
– Это была просто абстрактная идея, – сказала миссис Харкнесс. – Красивая мысль в красивом месте.
– Это, видите ли, не пансион в строгом смысле слова… Просто мы за некоторую плату принимаем гостей. Разница существенная.
Как никогда ясно Бэзил улавливал суть их заблуждений.
– Я не себя вам предлагаю, – сказал он.
– Ну, это меняет дело. Думаю, мы могли бы принять еще одного-двух квартирантов, если бы они и вправду…
Миссис Харкнесс пришла к нему на помощь:
– Если бы мы могли быть уверены, что люди эти будут здесь счастливы.
– Именно! Ведь в сущности дом этот предназначен для счастья.
Слова эти напомнили Бэзилу его школьного учителя, который говорил: «В сущности, школа наша предназначена для того, чтоб развивать ум ученика. Может быть, мы еще и не снискали лавров на этом пути, но мы стараемся».
– Я это вижу, – галантно поддакнул Бэзил.
– Должно быть, вы желаете осмотреть здесь все. С дороги дом выглядит небольшим, но вы удивитесь его вместительности, когда посчитаете количество комнат.
Сто лет назад пастбища вокруг Норт-Граплинга были полями и давали зерно, а мельница обслуживала большой район окрест. Задолго до появления здесь Харкнессов мельницей перестали пользоваться, и в восьмидесятых годах ученик и последователь Уильяма Морриса
[23] превратил ее в жилой дом. Ручей отвели в сторону, мельничный пруд осушили, дно выровняли и превратили в парк, куда надо было спускаться по ступенькам. Помещения, где находились машины, жернова и зернохранилища были тактично преобразованы – установлены перегородки, настланы полы, оштукатурены стены. Миссис Харкнесс с материнской гордостью демонстрировала все особенности дома.
– Ваши друзья, которые собираются здесь жить, как-то связаны с искусством?
– Нет, вряд ли.
– Они не пишут?
– Нет, полагаю, что нет.
– Я всегда считала, что место это идеально для тех, кто хочет писать. А можно спросить, кто они такие, ваши друзья?
– Наверно, точнее всего будет назвать их эвакуированными.
Мистер и миссис Харкнесс рассмеялись, расценив это как шутку.
