Сама Барбара не тешила себя иллюзиями относительно Бэзила. Годы разочарований убедили ее в том, что Бэзил никуда не годится. В детстве они вместе играли в пиратов, но игра окончена, а Бэзил все играет, теперь в одиночку. От своей веры в него она отстранилась чуть ли не публично, но все же, как это бывает с иными культами, когда все мифы уже развеяны, источники веры осквернены и мутны, а культ все живет и живет веками, в душе Барбары, в самой ее глубине, сохранилось это детское почитание брата – маленький, едва различимый пережиток въевшегося в кровь суеверия, и в это утро, когда весь ее мир, казалось, зашатался, душой она устремилась назад, к Бэзилу, как если бы современный город вдруг поразило землетрясение, тротуары разверзлись, водостоки вздыбились, небоскребы задрожали и рухнули, и мужчины в котелках и элегантных, купленных в магазинах готового платья костюмах, выросшие в семьях, где ученость и рационализм передаются из поколения в поколение, внезапно обратились к верованиям в лесных духов, колдовским обрядам и стали бы скрещивать пальцы в надежде отвести от себя град из камней и кусков бетона.
Трижды на протяжении завтрака Барбара заводила речь о Бэзиле, и теперь, прогуливаясь под ручку с мужем по террасе, заметила:
– Мне кажется, этого-то он и ждал всю жизнь.
– Кто ждал и чего?
– Бэзил. Войны.
– А-а… Ну, по-моему, все мы в известном смысле… С садами беда. Полагаю, нескольких человек нам удастся отстоять, освободив от призыва на том основании, что они заняты в сельском хозяйстве, но это капля в море.
Это был последний день Фредди в Мэлфри, и он не желал портить его разговорами о Бэзиле. Правда, лагерь их находился всего в нескольких милях от дома и, вероятнее всего, оставаться им там предстояло долгое время, не так давно их стали механизировать, в том смысле, что лошадей упразднили, а танк из призывников мало кто видел. В ближайшие месяцы Фредди планировал наезжать домой и вообще намеревался пострелять фазанов, но хотя о расставании пока говорить не приходилось, он чувствовал, что вправе рассчитывать на бо́льшую нежность со стороны жены, чем та, что проявляла сейчас Барбара.
– Не будь сволочью, Фредди. – И Барбара резким движением пнула мужа в щиколотку, так как еще в первые годы уяснила, что Фредди нравится, когда она ругается и даже может пнуть или дать тумака, когда никто не видит. – Ты отлично понимаешь, что я имею в виду. Бэзилу требуется война. Не для мирной жизни он создан.
– В общем, это так. Странно только, что он не в тюрьме. Принадлежи он к другому общественному классу, он бы так легко не отделался.
Внезапно Барбара фыркнула:
– Помнишь, как он прихватил мамины изумруды, отправляясь в южноафриканскую Азанию? Но, уверяю тебя, на нашей войне он бы себе такого не позволил. Он вечно лез в горячие точки.
– Если горячая точка это попивать джин в Ла-Пасе, наблюдая, как генералы дерутся друг с другом.
– Ну а Испания?
– Занимался там журналистикой и контрабандой оружия.
– Да, он всегда был солдат manqué
[3].
– Не очень-то он и хотел состояться как солдат! А еще издевался над нашими сборами йоменских и территориальных войск.
– Ох, уж эти ваши сборы! Можно подумать, что ты пропадал на них!
– Если бы было побольше таких, как мы, и поменьше таких, как Бэзил, войны и вовсе бы не случилось. Когда видишь людей вроде Бэзила, начинаешь понимать Риббентропа, считающего, что мы прогнили. И не думаю, что Бэзилу в армии найдется применение. Ему тридцать шесть лет. Ну, может, что-нибудь связанное с цензурой. Он, кажется, знает много языков…
– Вот увидишь, – сказала Барбара, – Бэзил успеет вернуться, вся грудь в медалях, пока ты со своими идиотскими йоменскими добровольцами будешь еще болтаться в Траст-Хаусе в ожидании танков!
На озере были утки, и Барбара позволила Фредди пуститься в рассуждения на этот счет. Она вела мужа по его любимым тропкам к павильону в готическом стиле, где по давней привычке Фредди часто настраивался на романтический лад. Что и произошло. А она все думала о Бэзиле, представляя его в ситуациях, вычитанных из книг о войне, сопоставляла его с теми, кто в ней участвовал. Она видела его Зигфридом Сассуном
[4] – вот он в болотистой окопной жиже встречает рассвет, глядя на часы в ожидании атаки. Она видела его Комптоном Макензи
[5], как паук, плетущим нити Балканского заговора, среди олив и мраморных статуй подрывающим устои монархии. Она видела его Лоуренсом Аравийским и Рупертом Бруком
[6].
Фредди, умиротворенный, обратился к теме развлечений. «Конечно, к началу сезона я друзей на охоту пригласить не смогу, – рассуждал он. – Но поближе к Рождеству не вижу причины отказать кому-нибудь из полка в удовольствии пострелять вальдшнепов».
Глава 2
Леди Сил оставалась в своем лондонском доме. К воздушным налетам она подготовилась не так тщательно, как большинство ее друзей. Ее маленький Карпаччо был отослан и надежно упрятан в Мэлфри, миниатюры и лиможские эмали находились в банке, севрский фарфор запакован в ящики и отправлен в подпол. Прочее же все осталось на своих местах в гостиной. Старинные тяжелые шторы вполне заменяли неприглядную черную бумагу на окнах, чтобы можно было включать свет.
Сейчас выходящие на балкон окна были открыты. Леди Сил сидела в элегантном кресле розового дерева и любовалась видом на площадь. Только что она выслушала речь премьер-министра. Из глубины комнаты возник и приблизился к ней ее дворецкий.
– Убрать радио, миледи?
– Да, разумеется. Он хорошо говорил. На самом деле, очень, очень, хорошо.
– Как это печально, миледи.
– Печально для немцев, Андерсон.
И это чистая правда, думала леди Сил. Невилл Чемберлен говорил на удивление хорошо.
Он никогда ей не нравился – ни он, ни его брат, который, если выбирать, все-таки лучше, но оба они до неловкости нудные ребята. Однако в это утро речь премьер-министра была выше всяких похвал, словно он наконец-то осознал всю меру своей ответственности. Она пригласит его на завтрак. Хотя, возможно, он будет занят; помнится, в военное время кто только не ссылается на занятость. Мысли леди Сил перенеслись в прошлое, к другой войне, которая до этого утра именовалась Большой войной. Из самых близких ей людей никто не воевал: Кристофер был слишком стар, а Тони – слишком молод. Ее брат Эдвард начинал службу младшим бригадным генералом; в колледже, готовящем штабных офицеров, его на руках носили, а вот карьера у него непонятным образом не задалась. В 1918 году в Дар-эс-Саламе он был по прежнему младшим бригадным генералом. Невеселым временем была та война: многие из ее друзей облачились в траур, и Кристофера так огорчала коалиция. Сколько горечи все они испытали, признав Ллойд Джорджа, но Кристофер как патриот принес эту жертву – наверно, только она одна знала, чего это ему стоило. Тяжелее всего пришлось после перемирия – звание пэра продавалось, как картошка, условия договора оказались ошибкой. Кристофер всегда говорил, что в перспективе они еще заплатят за это.
