– Вовсе нет. Ей так идет. Что скажешь о Грейсах из бывшего приходского дома в Аддерфорде?
– Дом у них небольшой. Он художник.
– Богема?
– Совершенно нет. Очень благовоспитан. Пишет детские портреты. Акварелью и пастелью.
– Пастелью? Подходит.
– Жена его, по-моему, женщина болезненная.
– Чудесно.
В бывшем приходском доме Конноли пробыли два дня, заработав для Бэзила двадцать фунтов.
Глава 8
Лондон вновь полнился людьми. Те, кто спешно покинул его, возвратились. Те, кто собирался уехать после первого авианалета, остались. Марго Метроленд, то запиравшая дом и переселявшаяся в отель «Ритц», то вновь возвращавшаяся домой, в конце концов решив, что предпочитает оставаться в «Ритце», на этот раз заперла дом окончательно и, хотя она об этом не догадывалась, навсегда. Никто из слуг теперь не раздвигал штор на окнах, и они стояли занавешенные, с запертыми ставнями до тех пор, пока в этом же году не вылетели от взрыва, усеяв Керзон-стрит осколками стекла, а мебель оставалась в чехлах, пока не сгорела, искореженная и разбитая в щепки.
Сэру Джозефу Мейнверингу был доверен ответственный и достойный пост. Нередко теперь его можно было видеть в обществе генералов, а изредка – и с адмиралом. «Первейшей нашей тактической задачей, – говорил он, – является удержание Италии от вступления в войну до тех пор, пока она не нарастит мускулов для перехода на нашу сторону». Внутреннее же положение страны он выразил в следующем афоризме: «Противогазы берем с собой на службу, но в клубы ходим без них».
По поводу Бэзила леди Сил больше его не тревожила. «Сейчас он в Мэлфри, помогает Барбаре с эвакуированными, – говорила она. – Армия в данный момент полностью укомплектована. Вот когда начнутся потери, возможностей для вступления в ряды будет куда больше».
Сэр Джозеф кивал, но в глубине души относился к такому мнению скептически. Больших потерь, как он считал, ожидать не стоило – в «Бифштексе» ему случилось побеседовать с одним занятным типом, хорошим знакомым одного немецкого профессора истории; так вот, этот профессор, который сейчас в Англии и которого очень ценят в Министерстве иностранных дел, утверждал, что пятьдесят миллионов немцев готовы хоть завтра же согласиться на мир на наших условиях. Надо только разогнать правительство. Сэр Джозеф не раз видел, как это происходит, а во время войны сделать это пара пустяков. Выгнали же Асквита, а ведь он был куда лучше сменившего его Ллойд Джорджа. Потом сместили Макдональда. Кристофер Сил был мастак по этой части. Он бы и Гитлера сместил, будь он жив и немцем.
Поппет Грин была в Лондоне с друзьями.
– Амброуз заделался фашистом, – сказала она.
– Не может быть!
– Работает на правительство в Министерстве информации. Его подкупили, дав возможность издавать новый журнал.
– Фашистский журнал?
– Наверняка.
– Я слышал, журнал будет называться «Башня из слоновой кости».
– Он эскапист!
– Троцкист!
– Амброуз никогда не обладал пролетарским мировоззрением. Не понимаю, как мы могли с ним общаться. Петруша всегда говорил…
Питер Пастмастер явился в Брэтт-клуб в полевой форме и с нашивкой на рукаве, где значилось наименование полка, к которому он раньше не принадлежал.
– Привет. Чего это ты так вырядился?
Питер ухмыльнулся той особой ухмылкой, какой ухмыляется солдат, допущенный к некой военной тайне.
– Да так просто.
– Тебя что, из полка выперли?
– Я временно откомандирован на выполнение особого задания.
– Ты шестой человек в это утро, которого я вижу переодетым.
– Так надо. В целях конспирации, понимаешь ли.
– А по какому поводу?
– В свое время, полагаю, узнаешь, – с глубочайшим самодовольством отвечал Питер.
Отправились в бар.
– Доброе утро, милорд, – поздоровался Макдугал, бармен. – Как вижу, вас тоже в Финляндию направили. Многие джентльмены туда сегодня вечером отбывают.
Анджела Лайн снова находилась в Лондоне. Дела в госпитале шли как положено, ее сын вместе с его частной школой в первые же дни войны с восточного побережья был эвакуирован в глубинку Дартмура. Анджела сидела перед радиоприемником, слушая новости из Германии, в месте, которое она называла домом.
Это была квартира с гостиничным обслуживанием, такая же изящная и холодно недоступная, как она сама, – пять больших комнат в мансардном этаже новостройки на Гросвенор-сквер. Декораторы потрудились здесь, пока она была во Франции, и стиль обстановки склонялся теперь к «имперскому» в его современном модном выражении. В следующем году, если войны не будет, за август она должна все это переделать.
В это утро она имела часовую беседу со своими агентами и получила от них четкие, продуманные рекомендации по размещению денежных средств, после чего позавтракала в одиночестве, слушая по радио вести из Европы. После завтрака она, также в одиночестве, отправилась в кино на Керзон-стрит. Когда выходила из кино, уже темнело, а сейчас снаружи, за тяжелыми пунцовыми гардинами, падавшими тяжелыми складками, перетянутыми золотым шнуром, с золотой бахромой по нижнему краю, было совсем темно. Гардинами прикрывались новые черные шторы затемнения. Вечером она выйдет, чтобы поужинать в «Ритце» с Марго. Питера командируют куда-то, и Марго в его честь устраивает вечеринку. Анджела смешала себе большой коктейль, главными ингредиентами которого были водка и кальвадос. На приставном столике декораторы оставили электрошейкер. Они нередко оставляли в домах, где работали, разного рода дорогостоящие пустяки. Экономные хозяева возвращали их обратно, более рассеянные или же беспечные, посчитав этот оставленный предмет подарком, забывали за него поблагодарить, но пользовались им, затем ломали и платили по счету, приходившему год спустя. Анджеле нравились такие хозяйственные приспособления. Она включила шейкер, а когда коктейль был готов, взяла стакан с собой в ванну и лежала в ней, медленно потягивая напиток.
Коктейли Анджела пила не иначе как в одиночестве. В таком времяпрепровождении ей виделось нечто понятное лишь ей одной, но в то же время неуловимо-компанейское, легкая шалость, возможно, родившаяся во времена сухого закона, когда джин, перестав считаться напитком забулдыг, сделался атрибутом шикарного застолья, имевшим к тому же криминальный оттенок. Для Анджелы это была еще и память об отце и его друзьях, их празднествах, на которых они порою возглашали тосты и за нее, а также воспоминание о мужчине на корабле и о том, как пил он à tes beaux yeux
[25].
Анджела, признававшая любые человеческие контакты лишь на ее условиях, пила коктейли исключительно в одиночестве. Но в последнее время все дни, похоже, были для нее сплошным одиночеством.
