– Это опасно?
– Не думаю, что так уж опасно. Зато увлекательно. Там формируют группы для десанта. Десантников переправляют во Францию, а там они подбираются к немцам с тыла и, когда стемнеет, режут им глотки!
Он говорил взволнованно, радуясь возможности, перелистнув страницу, начать новую главу своей жизни; двадцать с лишним лет назад он с таким же радостным возбуждением, лежа на животе перед камином, листал переплетенные в единый том выпуски журнала «Чамс»
[38], предвкушая знакомство с новыми приключениями.
– Не очень-то подходящий момент, чтобы оставлять жену, – сказала Соня, – но вижу, что тебе этого так хочется.
– У них особые ножи и пистолеты-пулеметы Томпсона, и кастеты, и туфли на веревочной подошве.
– Бог тебе в помощь.
– Я узнал это все от Питера Пастмастера. В его полку набирают туда людей. Питер стал командиром отряда. Он говорит, что мог бы доверить мне группу и что, по всей вероятности, меня бы утвердили в офицерском звании. Они обматывают себя вокруг пояса веревочной лестницей, а документы зашивают в складки шинели, чтобы не нашли. Ты не будешь очень против, если я соглашусь?
– Нет, дорогой. Лишить тебя удовольствия обвязываться веревочной лестницей я не могу. Уж это-то надо тебе предоставить! Я же понимаю.
Анджеле никогда не приходила в голову мысль, что Седрик может погибнуть. Когда о гибели мужа ее известили официальной телеграммой, она несколько дней не делилась этим ни с кем, даже с Бэзилом. Впервые упомянув об этом, она сделала это как бы вскользь, словно продолжая уже начатый разговор или отвечая собственным мыслям:
– Я знала, что потребуется смерть, но не думала, что это будет его смерть.
– Хочешь выйти за меня замуж? – спросил Бэзил.
– Да, наверно. Ведь ни я, ни ты не способны связать свою жизнь с кем-то другим.
– Ты права.
– Ты не прочь разбогатеть, да?
– Разве после войны кто-нибудь сможет быть богатым?
– Если некоторые и смогут, то я буду в их числе, а если нет – что ж, обеднеть не велика потеря.
– Не знаю, хочу ли я разбогатеть, – сказал Бэзил после паузы. – Знаешь, я ведь на самом деле до денег не жадный и люблю не сами деньги, а увлекательный процесс их приобретения.
– Да это не так уж важно. Важно, что теперь ничто нас не разлучит.
– И пусть смерть соединит нас навеки. Ты всегда мне пророчила смерть, ведь так?
– Да.
– Черта с два. Впрочем, сейчас не время думать о браке. Погляди на Питера. Полтора месяца как женат – и вступает в ряды головорезов! Какой смысл обзаводиться женой, когда кругом такое делается? Ведь единственный прок от брака, как я думаю, это спокойная старость.
– Во время войны самое главное это не заглядывать вперед. Все равно как идешь в затемнении, прикрыв фонарик, и видишь на шаг, не больше.
– Я буду ужасным мужем.
– Да, дорогой, мне ли этого не знать! Но, видишь ли, в наши дни ни в чем не следует искать совершенства. Раньше, бывало, что-то не так – и все, жизнь кончена, сплошной мрак, прах и пепел. Теперь же, ей-богу, порадует какая-нибудь мелочь – значит, день прошел не зря, жизнь удалась.
– Похоже на то, как рассуждает бедняга Амброуз, когда на него накатит и он начинает нести свою китайщину.
Бедняга Амброуз подался на запад. Только опасная ширь Атлантики простиралась теперь между ним и Петрушей. Амброуз обосновался в маленьком рыбацком поселке, где под самыми его окнами бились о скалы грозные валы океана. Дни шли за днями, а он оставался в совершенном бездействии. Пала Франция, но отзвуки этого события не достигли отдаленных ирландских берегов.
Край, давший миру Свифта и Берка, Шеридана и Веллингтона, Уайльда и Т. Э. Лоуренса, зарядивший огнем темперамента и воображения всех строителей великой империи, всех, чей гений, вспыхивая, озарял два века поразительных побед британцев в области культуры и предпринимательства, сейчас тихо отступает на задний план, растворяясь в дымке своих туманов, отворачивается от всего, что требует действия и усилий, думал Амброуз. Удачливо замкнувшись на острове, эти эскаписты довольствуются теперь унылым ничтожеством своего существования. Успев насладиться блеском кружев и ярким сиянием свечей в бальной зале, они предпочли покинуть пир, прежде чем рассвет явит всем заляпанные скатерти пиршественных столов и шута, упившегося вдрызг!
Но он понимал, что такая судьба – не для него, темная бродяжническая жилка – древнее наследие предков, странников и мыслителей – будоражила кровь, не давала покоя. За волнами Атлантики ему чудились иные картины, чудились верблюды, возмущенно мотающие головой при виде того, как светлеет небо в преддверии нового дня, когда надо просыпаться и вновь шагать, продолжая путь в караване.
Старина Рэмпол, сидя в своей удобной камере, держал книгу так, чтобы на нее падал меркнувший вечерний свет. Он был поглощен и очарован. В возрасте, когда большинство мужчин скорее озабочены сохранением для себя привычных радостей, чем обретением новых, а говоря точнее, в возрасте шестидесяти двух лет, он неожиданно обрел новую радость и стал находить удовольствие в чтении легкой литературы. В списке авторов его издательской фирмы значилось имя, всегда вызывавшее у мистера Бентли некоторое смущение. Под псевдонимом Рут Дрэгон писала некая миссис Паркер. В течение семнадцати лет она ежегодно представляла в издательство по роману, посвященному частной жизни того или иного семейства. Радикально отличаясь по названиям и значительно меньше по сюжетам и композиционно, романы эти, одинаковые, как куски древесины различных пород, были совершенно тождественны по своему духу и в равной мере обладали способностью «очаровывать», будь то семейная сага о полковнике, трех дочерей которого стесненные обстоятельства вынудили переселиться на ферму и заняться птицеводством, или же повествование о морском круизе в атлантических водах, предпринятом одним состоятельным семейством, или же жизнеописание некоего молодожена, а по совместительству – доктора из Хэмпстеда; действующими лицами романа и двигателями всех его сюжетных перипетий неизменно являлись представители высшего слоя среднего класса: их жизнь во всех ее деталях и подробностях скрупулезно, методично и неуклонно воспроизводилась автором на протяжении целых семнадцати лет и все эти годы все так же пленяла читателей атмосферой очарования.
Читательская аудитория миссис Паркер не отличалась широтой, но была довольно значительной. Что же до литературных предпочтений этой аудитории, то она занимала как бы серединное положение между той категорией читателей, которые, восхищаясь одними книгами, резко не приемлют других, и той, к которой принадлежат люди, увлекающиеся процессом чтения как таковым. К последнему читатели миссис Паркер имели, пожалуй, бóльшую склонность.
Мистер Рэмпол считал миссис Паркер автором наименее разорительным для его кошелька, и потому, когда новые жизненные обстоятельства и интерес к умственным занятиям, который эти обстоятельства стимулировали, заставили его обратиться к чтению романов, начал именно с нее. Книги эти переносили его в необыкновенный мир чудесных и в высшей степени достойных людей, в мир, который, как он справедливо полагал, на самом деле не существует. Он прочел уже десяток этих романов и с нетерпением ожидал приятного момента, когда, прикончив все семнадцать, заново примется все перечитывать. Он даже попросил мистера Бентли привести к нему миссис Паркер на свидание – когда-нибудь в будущем, дату он пока не уточнял. Тюремный капеллан тоже оказался большим поклонником творений миссис Паркер. Старина Рэмпол сильно поднялся в его глазах, когда раскрыл настоящее имя любимого автора. Мистер Рэмпол даже намекнул капеллану, что, видимо, сможет познакомить его с миссис Паркер. В общем, он чувствовал себя на коне и счастливее, чем когда-либо в прошлом.
