Несчастье его состояло в том, что как писатель он был признан всеми, кроме тех, с кем общался особенно тесно. Поппет с друзьями видели в нем лишь какой-то чудом сохранившийся раритет, персонаж со страниц «Желтой книги»
[15]. Чем усерднее старался Амброуз оказаться в струе, быть заодно с жесткими молодыми пролетариями нового десятилетия, тем более старомодным он им казался. Сама его внешность, весь этот щеголеватый блеск юного Дизраэли выделяли и отдаляли его от них. Вечно потертый и обтрепанный Бэзил был не столь нелеп и неуместен.
Зная это, Амброуз с особым удовольствием называл последнего старым греховодником.
Глава 5
Аластер и Соня Трампингтоны меняли адреса в среднем ежегодно, делая это, по видимости, из экономии, и сейчас обретались на Честер-стрит. Куда бы супруги ни подались, они всюду тащили за собой свойственный им особый, неотчуждаемый и неповторимый беспорядок. Десять лет назад они без всякого усилия и даже желания, из одного лишь потворства самим себе и тому, что оба считали прихотью, жили в средоточии моды и навязшей в зубах известности; в настоящее же время они без сожаления и даже как бы бессознательно обустроили Богом забытый уголок, пещеру, где занесенные приливом останки бурливых двадцатых валялись побитые, искореженные, пригодные разве что самому усердному из пляжных мусорщиков. Порой Соня вздыхала при мысли о том, как странно исчезли со страниц газет даже упоминания тех, о ком некогда только и говорили, и разговоры эти набивали оскомину – дескать, вот, кажется, никогда не оставят в покое!
Бэзил, будучи в Англии, в их дом наведывался постоянно. Аластер обронил как-то, что живут они в такой тесноте на самом-то деле из-за Бэзила, чтобы тот не вздумал у них останавливаться.
Но где бы они ни обитали, Бэзила так и тянуло к ним, как тянет в собственный дом, и инстинкт этот, учитывая их способность к быстрым перемещениям, нередко вызывал ужас у следующих съемщиков: они цепенели в страхе, когда среди ночи не имевший времени сформировать новую маршрутную привычку Бэзил, вскарабкавшись по водосточной трубе, возникал колеблющейся пьяной тенью в окне их спальни или же утром бывал найден дрыхнущим, бесчувственным, как камень, где-нибудь возле их дома.
Теперь же, в это утро катастрофы, Бэзил был нацелен идти к Аластеру и Соне так же уверенно, как если бы его манила бутылка, и появился у них на пороге, проделав весь путь совершенно бессознательно. Не мешкая, он поднялся наверх, ибо где бы они ни жили, пульс дома неизменно бился в спальне у Сони, как если бы эта спальня была обиталищем вековечно выздоравливающей.
Приемы Сони для присутствующих при вставании (а за день таких приемов насчитывалось три-четыре, ибо, находясь дома, Соня чаще всего лежала) Бэзил посещал без малого десять лет, еще со времени ее юной ослепительной миловидности, когда Соня, чуть ли не единственная среди непорочных и отважных лондонских невест, взяла в привычку принимать гостей обоего пола в ванной. Это было новшеством, а вернее, возрождением старинного ритуала, присущего некогда векам более благословенным, ритуала, который Соня подхватила, делая это, как всегда, без всякой мысли о славе – просто она любила гостей и любила принимать ванну. Обычно на таких приемах можно было видеть троих или четверых юношей, задыхавшихся и еле стоявших на ногах от волнения, но делавших вид, что подобное им вовсе не в диковинку.
Сейчас Бэзил не заметил никаких изменений ни в красивой внешности Сони, ни в богатом разнообразии предметов – писем, газет, полуоткрытых свертков, недопитых бутылок, щенков, цветов и фруктов, валявшихся как попало вокруг постели, на которой восседала Соня с иголкой в руке (ибо одной из свойственных ей причуд была склонность ежегодно покрывать целые акры шелковой материи изысканными узорами вышивок).
– Бэзил, милый, ты пришел, чтобы взлететь на воздух вместе с нами? А где же эта твоя кошмарная девица?
– Испугалась.
– Она паршивка, милый, и самая худшая из твоих подружек. Взгляни на Питера. Потрясающе, правда? – Питер Пастмастер сидел в изножье ее кровати в военной форме. Некогда он недолгое время прослужил в кавалерии. Те давние посевы внезапно, за одну ночь, взошли и принесли свои плоды. – Разве не комично опять начинать все сначала и завтракать с юными патрульными!
– Вовсе не юными. Ты бы нас видела! Средний возраст младших офицеров – лет сорок, наш полковник ту войну окончил бригадиром, а рядовые у нас – либо побитые жизнью швейцары и посыльные из бывших военных, либо разжиревшие лакеи.
Из ванной вышел Аластер.
– Ну как там твоя потаскушка-художница? – Он откупорил бутылки и стал смешивать в глубокой посудине темный портер с шампанским. – Как насчет «Черного бархата»? – Они всегда отдавали предпочтение этому кислому бодрящему пойлу.
– Поговорим о войне! – воскликнула Соня.
– Ну… – начал было Бэзил.
– Нет, дорогой, не надо длинных речей, всех этих кто победит и за что воюем… Ты скажи, что делать каждому из нас. Из слов Марго я поняла, что прошлая война была захватывающе увлекательна. Аластер хочет идти простым солдатом.
– Мобилизация стерла некоторое количество позолоты с этого пряника, – сказал Бэзил. – А кроме того, в этой войне простые солдаты не будут играть особой роли.
– Бедняжка Питер, – проворковала Соня, словно сюсюкая со щенком. – Ты не будешь играть особой роли!
– А меня это устраивает, – откликнулся Питер.
– Наверно, Бэзила ждут невероятные приключения. С ним и в мирное-то время приключалось бог знает что, ну а на войне даже трудно представить, что с ним будет!
– Ну, задать шороху народа там найдется, – сказал Бэзил.
– Бедолага ты мой милый! По-моему, взбудоражена из-за всего этого больше всех вас я!
Вскользь упомянутое имя поэта Петруши вновь приоткрыло тему серьезного конфликта Петруши и Цветика, так мучившего Поппет Грин и ее друзей. Эта была проблема, которая, подобно так занимавшему предыдущее столетие шлезвиг-гольштейнскому вопросу, логического решения не имела, ибо, говоря проще, в самих постулатах таилось противоречие. Как друзья и соратники Петруша и Цветик были неразлучны. На этом сходились все их почитатели. Однако искусству Петруши требовалось английское окружение, в нем оно крепло и расцветало, в то время как Цветик тяготел к мирной и плодоносной почве Соединенных Штатов. Взаимно дополнявшие друг друга свойства, которые, как считали многие, делали их, обоих вместе, равными одному поэту, сейчас могли снивелироваться, что грозило прекращением партнерства.
– Я не утверждаю, что Цветик сильнее как поэт, – сказал Амброуз. – Но лично мне он кажется более насыщенным, он питает, и лично я считаю, что, уехав, они поступили правильно.
– Но мне всегда казалось, что Петруша так связан с землей, с тем, что вокруг.
