— О мадам, ум всегда в дураках у сердца несмотря на все ухищрения выдать себя за него.
— А страсти, они рождаются в уме или в сердце? — спросила Катрин.
— Если это действительно ум, то нет, конечно же, в сердце. Но сердце зачастую бывает властелином ума, и поэтому так опасно доверяться этим темным страстям, которые с легкостью попирают самый светлый разум!
— Выходит, что все страсти — темные? — спросила Луиза.
— Увы, мадам.
— И даже любовь?
Философ в ответ лишь развел руками.
— О, это слишком!
— Мадам, — мягко проговорил Ларошфуко, — молодым женщинам, не желающим прослыть кокетками, и пожилым мужчинам, не желающим казаться смешными, следует говорить о любви так, будто они к ней не имеют ни малейшего отношения.
— Но вы отнюдь не выглядите пожилым, ваша светлость.
— Благодарю, мадам. А вы не выглядите кокеткой.
— Но все же, неужели вы всерьез считаете любовь темной страстью?
— Любовь сама по себе не может быть темной или светлой. Той или иной ее делают люди. А если же судить о любви по ее сугубо внешним проявлениям, то она больше похожа на вражду, чем на дружбу.
— Но вражда порождена ненавистью, а ведь ненависть — антипод любви, — заметила Ортанс.
— И тем не менее, чем сильнее мы любим женщину, тем более склонны ее ненавидеть.
— Если есть за что, — уточнила Ортанс.
— О, за этим не приходится далеко ходить! Возьмем, к примеру, хотя бы измены — самые распространенные причины ненависти…
— Не хотите ли вы этим сказать, ваша светлость, что абсолютно все женщины склонны к изменам? — горячась, спросила Луиза.
— Склонны, разумеется, все. Вот решаются на измены не все, однако очень многие. А верность, которую удается сохранить только лишь ценой огромных усилий, ничуть не лучше измены.
— Но существуют ведь и порядочные женщины! — воскликнула Мадлен.
— Почти все порядочные женщины — это нетронутые сокровища, которые только потому в неприкосновенности, что ими никто не интересуется.
— Но все же они существуют! — настаивала Мадлен.
— Конечно, мадам. При определенных условиях.
— Каких же, позвольте полюбопытствовать?
— Извольте, мадам. Отсутствие красоты и молодости. Они стоят друг друга. Быть молодой, но некрасивой столь же неутешительно, как быть красивой, но немолодой.
— И только такие?
— Нет. Есть на свете немногие женщины, причем достаточно привлекательные, у которых вообще нет любовных связей — по разным причинам. Однако не следует забывать о том, что еще меньше таких, у которых была всего одна любовная связь. При этом не могу не заметить, что очарование новизны в любви подобно цветению фруктовых деревьев: оно быстро блекнет и никогда не возвращается.
— И тогда снова…
— Да, такова природа человека, природа познания мира…
— На чем же тогда должны основываться браки? — спросила Катрин.
— На терпении. И покорности обстоятельствам. Кроме того, я бы сказал, что браки могут быть удачными, но не бывает браков упоительных.
— Если позволите, — проговорил Лабрюйер, — я добавлю, что тосковать о том, кого любишь, намного легче, чем жить с тем, кого ненавидишь.
— Вот видите, ваша светлость, — проговорила Ортанс, — мсье де Лабрюйер, не обладая вашим жизненным опытом, высказывает гораздо менее предвзятые суждения о женщинах!
— Потому и высказывает, что не обладает моим жизненным опытом, — невозмутимо изрек философ. — Это же ясно как день, мадам!
— И с высоты своего опыта вы утверждаете, что любви нет? — спросила Катрин.
— Отчего же, любовь есть, — серьезно ответил Ларошфуко. — Но вот в чем беда: любовь одна, а подделок под нее — тысячи!
— И нет способа распознать подлинник?
— Будь я помоложе, сударыня, то непременно сказал бы, что есть. И, разумеется, солгал бы.
— А кто больше повинен в изготовлении подделок, мужчины или женщины? — спросила Анжелика.
— В вашем вопросе, сударыня, сквозит ответ. Разумеется, женщины, и вот почему… Природа наделила мужчин и женщин обоюдными желаниями, но у мужчин они носят гораздо более ясный и откровенный, я бы сказал — естественный характер, а вот женщины, используя естественность этого желания, всячески стараются извлечь из него максимум пользы в самом меркантильном, противоестественном значении этого слова. Вот и выходит, что мужчина лжет, пока не добьется желаемого, а вот женщина лжет всегда. За редкими исключениями, разумеется.
— Это равносильно тому, что сказать, будто все женщины — особы легкого поведения! — возмутилась Мадлен.
— Видите ли, мадам, легкое поведение — это, пожалуй, наименьший недостаток женщин, известных своим легким поведением.
— А какой тогда самый большой недостаток? — спросила Луиза.
— Скорее всего, агрессивная ревность. Да, пожалуй, так… Нет ничего более дикого, чем ревность, которой общедоступная особа изводит своего верного мужа, позволившего себе что-то вроде легкого флирта! Но если муж не столь невинен, то сцены ревности даже приятны ему: он постоянно слышит разговоры о предмете своей любви.
— Но это же может в конце концов надоесть…
— Разговоры? О нет, они всегда приятны. А вот предмет — иное дело. Но его всегда ведь можно сменить.
— Любой?
— Как объект страсти — да. Как личность — нет.
— Значит, все-таки не все женщины одинаковы! — воскликнула Мадлен.
— Нет, разумеется. Есть женщины желанные, нежеланные и…
— И?..
— Пожалуй, ученые. Это когда женская сущность грубо подавлена тщеславным стремлением заявить о себе в той сфере, где царит нечто совершенно недоступное женскому мышлению, а именно — логика. Это стремление вызывает лишь сожаление, тем более, что им бывают охвачены и достаточно привлекательные женщины, к сожалению…
— Если позволите, — поднялся со своего места Лабрюйер, — я осмелюсь добавить…
После благосклонного кивка Ларошфуко юноша, волнуясь, проговорил:
— На ученую женщину мы смотрим как на драгоценную шпагу: она тщательно отделана, искусно отполирована, покрыта тонкой гравировкой. Это стенное украшение показывают знатокам, но его не берут с собой ни на войну, ни на охоту, ибо оно так же годится в дело, как манежная лошадь, даже отлично выезжанная…
— Так возблагодарим же Господа, — сказал Ларошфуко, — что Он подарил нам этот упоительный вечер в обществе умных, образованных и обворожительных женщин, самим своим существованием бросающих дерзкий вызов всем моим теориям!
Кавалеры и дамы обменялись церемонными поклонами.
