В этот раз рядом со мной никого не было. Пусть! Мне и так хорошо. Лежал, слушал деревенскую жизнь. Она всегда полна звуков. Кто говорит, что в деревне тихо, не умеет слушать. Я на звук определил и пересчитал поголовье крупного и мелкого рогатого скота, птицы. Не только в этом подворье, но и у соседей – стадо на пастбище как раз гнали. Небольшое, кстати стадо. Из чего я сделал вывод, что и деревня небольшая. Скорее, хутор. Дворов пять-семь. До десятка, в общем.
Ветер, дунув в открытое окно, донёс до меня запах свежескошенного сена, среди других сельских запахов. Мне даже послышался звенящий свист косы, срезающей травостой. И так мне захотелось самому взять в руки косу и пройтись с ней по лугу, укладывая траву в валок, что плечи заломило.
Плечи заломило?! Я вздрогнул всем телом. Всем! Телом! Хоть и был я парализован всего ничего, но осознание безнадёги и необратимости поражения спинного мозга так прочно засело в башке, что казалось, что это – навсегда. Я ехал к мифической знахарке Дарье Алексеевне, но так и не верил, что ей удастся поставить меня на ноги.
Ноги! Я их чувствовал. Слабо, так, будто они обе отсижены, но чувствовал. Пальцы на ногах со скрежетом скребли по простыне (ногти-то подстригать пора!).
Я заорал от восторга! Орал и орал. Не слыша за своим визгом, как с грохотом ко мне из разных концов подворья ломились все, кто мог ходить.
– Я чувствую ноги! – заорал я, когда они с тревогой поинтересовались причиной тревожной побудки.
– Тоже мне новость! – пробасил Громозека и протопал – протопал?! – к выходу.
– Всё нормально, командир, поправляйся, – сказал голос Кадета и тоже протопал к дверям.
– Спи, воин, ты ещё слаб, душа еле прижилась обратно. Спи! – сказал голос Дарьи и опять хлопнул меня по лбу.
Опять баня, опять полки, Прохор.
– Прохор, а что это было? – спросил я его.
– Мне это непостижимо, Виктор Иванович. Да, и не каждая берегиня сможет «Живород» провести правильно. Мама очень сильна. К нам даже с Соляных Копей приходят. Приходили.
Ответил, называется! Берегиня? Соляные Копья? Это кто? Это где? Но спросить уже ничего не успел – Прохор ушёл.
Пришла Дарья.
– Ты – берегиня?
– Да.
– А кто это – берегиня?
– Я.
Ответила, блин!
– Не спрашивай больше того, что тебе не нужно, – меж тем ответила она, подливая кипятка на камни. Когда прошипело (тело моё обожгло жаром), она продолжила: – Не спрашивай того, на что знаешь ответ. Или сам узнаешь.
Что бы это значило? Если следовать этому совету, то вообще ничего никогда не придётся спрашивать. Есть ещё один такой совет – «не верь, не бойся, не проси». Ну, и ладно, не буду спрашивать.
Или тут её обида говорит?
– Даша, прости меня за слова мои.
– Какие? – спросила она, булькая веником в какой-то ёмкости.
– Я тебя ведьмой назвал и ещё много чего плохого наговорил.
– Я и есть ведьма. Ведающая Мать. Ведьма. Ведаю травки, слова, силу. И мать я. Пять раз уже мать.
– Да? А, ну да. Сам же так говорил.
– И сам не верил?
– Не особо и верил.
И тут она опять запела. «Ведает слова»? Да, слова песен-молитв и знакомы и не знакомы разом. Какое-то наречие. Или, если она ведает слова, ведает исконный язык, то наречие как раз таки у меня.
Она меня парила веником, гладила руками, как-то всё это было по-особенному. Как ритуал какой. Да! Молитва, странные обряды. Ведьма. Ритуал. Мистика.
А меж тем вновь начавшим чувствовать телом я почувствовал, что она гладит и прикасается не только к груди, животу, рукам и ногам, но и к тому, что отличало меня от доброй половины человечества. Только сейчас, когда естество вдруг зафункционировало по предназначению, я понял, что был обнажен (ну, мы же в бане?) что я и в предыдущих процедурах не был одет. Стыд и грех.
– Не надо стесняться. Расслабься, – прошептала Дарья мне прямо в ухо.
Да я и не напрягаюсь. Вернее, это не я напрягаюсь. Это вопрос меня напрягает – это часть ритуала или у тебя давно мужика не было? Тогда почему я? Приятно, конечно, себе льстить, что выбор пал на меня, но самого себя обманывать – глупость. А глупцом быть не хочу. И так дурачком которую жизнь живу.
Меж тем приятное действо продолжалось. Я пошевелил руками. Тяжело, руки слабые, безвольные, но смог дотянуться до головы и стянуть повязку.
Баня, окошко, тёмное уже, пляшущие отблески углей из печи и прелестная обнажённая нимфа в их неверном свете. С веником в руке.
– Как же ты красива, Даша! – восхитился я.
– Зря ты снял повязку. Глаза теперь будут неверными.
Что это значит? Плевать! А вот такую красоту я не могу упустить! За время вынужденной темноты глаза мои так освоились с ней, темнотой, что неверного света через створку печи мне хватало. Я видел всё и в мельчайших деталях. Очень красиво!
Она пристукнула меня по рукам:
– Не мешай!
Не буду. Почти. Всё же, когда она меня оседлала, руки мои сами потянулись вверх, грудь ослепительной красоты уютно легла в ладони. И это мать пяти детей? Фигура у Даши была как у двадцатипятилетней не рожавшей молодки. Хотя нет, кости того, что так логично устроилось на том месте, где мои ноги соединяются в живот, было явно изменено родами, но так – даже слаще. Истинно, ведающая мать!
Когда мы разом застонали от сладкой муки, она рухнула мне на грудь, я гладил её спину, распущенные волосы.
Её пальцы легли мне на рот.
– Молчи!
Ладно, я – молча. Я попытался продолжить действо, но был твёрдо остановлен. Сама, так сама. Я – не против. Феминизм сейчас победил. Или я капитулировал.
Когда она второй раз рухнула мне на грудь, я подтянул её голову к себе и поцеловал. Впервые. Она замотала головой.
– Ты не понял?
– Что я должен был понять?
– Ничего не делай. Сейчас я отдышусь и продолжу. Нельзя оставлять всё не оконченным.
Она отдохнула на моей груди, к моему великому сожалению, спустилась на пол, стала опять меня поглаживать, прикасаться особым образом к определённым местам.
– Всё, – сказала она, без сил опускаясь на лавку у стены. Распущенные волосы накрыли её, как плащом.
Я тоже сполз с полки. Ноги дрожали от слабости, но я стоял!
Не долго, правда. Я опустился перед ней на колени, аккуратно убрал волосы с лица, взял её за подбородок, заглянул в глаза. Потухшие, от полного истощения.
– Это был ритуал?
Она кивнула одними глазами.
– Спасибо тебе.
Она опять кивнула ресницами.
