Оба погребённых заживо были живы и даже целы. Только, так же как и я, оглушены.
– Целы? – спросил я.
Они закивали головами с ошалевшими глазами.
– Пошли дальше!
А вот и причина нашего погребения – огромная воронка. И, если бы я не остановил себя и моих соратников, прямо нам на голову бы и упал снаряд. А что самое обидное – наш это был снаряд. Выпущенный красноармейцами из советской корпусной пушки. Такой вот «дружественный» огонь. Недолёт, называется.
Ладно, не до рефлексии. Добрались до огневой. Двое бойцов, что нас откапывали, помогли установить потерявшее колёса орудие на пустые снарядные ящики, выровняли пушку, грубо навели на Штуг, стоящий перед нами вполоборота и лупящий куда-то левее нас.
Так, у нас неплохие шансы пострелять – позиция считается подавленной, нас просто не выслеживают. Нет к нам такого пристального внимания, как в начале боя. Тут кругом всё сверкает, клубы дыма, пыль стоит. Есть возможность пострелять, не привлекая пристального внимания. Вот и расчёту «Прощай, Родина!» надо было дождаться такого же момента.
Я протёр платочком оптику, приник к прицелу, стал наводить на Штуга. Лязгнул затвор, Громозека хлопнул меня по каске, вызывая вспышку боли в голове, я лягнул его ногой, не оборачиваясь. Попал во что-то мягкое. И дёрнул за спуск.
Не попал. Так-так-так! Сорокопятка – очень точная пушка. На такой дистанции можно мух отстреливать. Но, я – не попал. Значит, что? Прицел сбит. Не у меня же! У пушки, конечно. Я же – мегаснайпер-ас 80-го уровня. Это пушка виновата, мамой клянусь!
– Трассер! – закричал я.
Лязгнул затвор. Громозека в этот раз хлопнул меня ладонью по каблуку ботинка. Навёл на передний каток. Выстрел. Мимо! Но в этот раз я увидел, куда ушёл снаряд. Внёс поправку. Трассер ударил в броню Штуга, высекая вспышку и искры, как электросварка, и свечкой ушёл вбок.
Я, не отрываясь от прицела, выставил назад растопыренную ладонь и голосом продублировал:
– Осколочный!
Лязгнул затвор, хлопок по ноге, выстрел. Попадание. Небольшой бездымный и почти беспламенный взрыв. И такой же бесполезный. Подкрутил. Лязг, хлопок, выстрел. Лязг, хлопок, выстрел. Наконец-то! Лениво, нехотя, змея гусеницы сползла с переднего ленивца. Всё! Этот обезврежен! Пусть попробует уехать! А башни у него – нет. Потерял гуслю – мишень. Но, к сожалению, не для меня. Слишком долго придётся этой пушечкой ковырять Штуга, стоящего вполоборота, без точной наводки. Если бы не сбитый прицел! У него, уязвимых мест хватает, но попробуй, попади!
Выглянул из-за щитка орудия. Оглядел поле боя в поисках целей. Квадратные танки, приземистые самоходы. Ганомаги! Печеньки! Развернули орудие, стал выцеливать елозивший за сгоревшим КВ гроб немецкого БТРа. Наконец, удалось подловить его осколочно-фугасным в ходовую. Он замер в полуобороте. Вогнал ему два бронебойных в моторное отделение. Увидел, как из него сбежали два немца. Думал, загорится. Нет, не горит.
Потом пострелял по Пазику. Четвёртому. Прострелил ему два экрана. Но снаряды бессильно сверкали об его броню, светлячками улетая в сторону. Ну его! Там вон ещё БТР уползти пытается.
– Иваныч, не жги его! Трофеи же горят!
– До трофеев тут ещё… как до Китая на карачиках! Хотя… Давай гранатой!
Первый выстрел – мимо! Второй – выше крыши. Третий снаряд разорвался прямо на морде БТРа, меж двух смотровых щелей. Ганомаг дернулся, замер, ещё дёрнулся, стал ещё быстрее отползать задним ходом. Выстрел – снаряд пролетел в нескольких сантиметрах от правого борта. А вот следующий опять взорвался на броне. БТР с крестом на борту резко дёрнулся, замер и встал. Вижу – немец выскочил. Я по нему – из пушки. Не попал. И – ладно! И глупо это было – чисто ребячество – из пушки в одиночного солдата стрелять.
– Вот тебе твой трофей! – закричал я оборачиваясь к любителю трофеев, и увидел широкогрудый корпус Т-34, уже накатывающий на нас.
– Атас!
И мы, как тараканы, – кто куда! Танк прогрохотал по огневой, навоняв выхлопом не прогоревшего дизтоплива с чёрной копотью от попавшего в топливную систему масла, наехал одной гусеницей на сошник сорокопятки, пушка подлетела, перевернулась. Танк уехал дальше. Я осторожно выглянул туда, откуда он пришёл, вдруг там ещё один такой же бестолковый? Нет никого, только запыхавшаяся пехота бежит нестройными кучками.
– Слепой, что ли? – возмущался боец-космодесантник.
– Та, не. Просто – не опытный экипаж. Куда едут – не видят, а значит, и врага – не видят. От пехоты оторвались, – сказал я. – Смертники.
Выглянул – ага, уже. Танк, что додавил нашу пушку и чуть не раздавил нас, стоял около горящего Штуга, которого мы и стреножили, повернув башню набок, туда, на немцев, и лениво разгорался. Орудие его продолжало бухать, посылая снаряды во врага, пулемёты захлёбывались очередями. Вспышка, взрыв – и вот башня тридцатьчетвёрки подлетает на чёрно-алом фонтане огня, переворачивается, падает обратно на танк. Всё. Никто не успел спастись.
– А-ля гер, ком а-ля гер, – осталось только вздохнуть.
Вернулись, подавленные, на НП – всё одно пушка было окончательно разбита. Как раз чтобы выгнать оттуда пехоту, что уже облюбовала наш НП под огневую 82-миллиметрового миномёта. Без рукоприкладства не обошлось. Пинками выгоняли их в атаку.
Сел, попил из фляги Громозеки. Призадумался. О перспективах идущего боя. Точнее, об его бесперспективности. Думаете – наглец? Себя считаю умнее генералов? Нет, не считаю. Но учиться надо не только на своих ошибках. А учиться – надо. Учитывая, с какой скоростью прирастает геометрия моих воротников. Потому быть простым болванчиком, тупо кивающим и исполняющим только то, что приказали, – не мой путь. Мне предстоит выстрадать совсем другим путём. И чтобы снизить боль неизбежных ошибок, ну хоть на сколько-нибудь, надо «мосх» понапрягать заранее. Я ведь прекрасно помню, как запаниковал тогда, там, чуть западнее, когда немцы смешались с моими людьми. Думал – всё! Все мои погибли. И бой проигран. А оказалось всё совсем не так. И даже – совсем не так. Потому – учиться, учиться и ещё раз учиться, как завещал Великий…
– Есть раненые? – спросил тонкий девичий голос.
Настолько не соответствовал голосок происходящему вокруг и мыслям в моей голове, что все, я – в первую очередь, замерли, обернувшись на источник звука – маленькую, едва полтора метра, девочку с огромной, для неё, санитарной сумкой. Конопушки на носу-кнопке, русые, почти рыжие жиденькие косички.
– Чё молчим? – рявкнул я. – Нет раненых? Нет, так нет!
А потом обратился к санитарке:
– Все целы, дочка.
– Тоже мне папашка нашёлся! – фыркнула она.
Я отвернул воротник кожанки, чтобы она увидела геометрию петлиц. Санитарка пискнула мышкой и так же, мышкой, хотела улизнуть, но я её окликнул:
– Ты нашего медбрата не видела? Большой такой, в такой же форме, как у нас?
