– Одиннадцать? Почему одиннадцать?
– Всё что было. Хорошие штаны. С карманами. Удобные. Жаль, ботинки не на что было менять. Ботинки – ещё лучше. А мои совсем истрепались. А старшина, сука, новые жилил, гад. Небось, пропил, гнида.
– Что ещё можешь рассказать?
– Я не знаю больше ничего.
– Твоя жизнь зависит от того, нужен ты нам или нет.
– Я скажу. Всё скажу. Что нужно – скажу!
Они спрашивали, я дуриком прикидывался. Водил вокруг да около. А сам всё соображал лихорадочно – узнал, не узнал? Как он меня может узнать? Тогда я был седым? Вроде нет. Глаза у меня тогда другого цвета были. Пальцы все были на руках. Да и обе руки работали. Был я тогда тоньше, стройнее на болотной диете. Это за этот год я мяса нарастил на медвежьем сале. Опять же, рожа у меня – разбита, нос сломан несколько раз, набок стоит. Или узнает? Почему молчит всё время? Даже не смотрит на меня. Как и я на него стараюсь не смотреть. Вот, если узнает – вот ему пруха начнётся!
Подожди, а что он обо мне знает? Ну, был недобитый красный командир, что подобрал в болотах пришельца из будущего. А он же даже не знает, что Голума мы не довели. Я не довёл. Или смог опознать его тело?
Зачем он Медведя ищет? Уверен, что я тоже попаданец? С хрена ли? Надеется через Медведя выйти на источник послезнаний? Тогда слишком грубо, топорно действует. Исходя из их действий, масштаба войсковой операции, Медведь и есть цель. Конечная цель. Получается, что Вилли точно уверен, что ему нужен не Голум, а именно Медведь.
– Ты спишь, собака?
– А? Что? – встрепенулся я.
– Стёпа, объясни этому, что спать тут нельзя.
Меня опять стали бить. Вилли что-то буркнул по-немецки и вышел. А следом отошёл и я. А тело моё осталось.
Хмырь сегодня чуть просветлел лицом, был менее раздражителен и более дотошен. Детально допрашивал меня. Его интересовало буквально всё: месторасположение лагерей военнопленных, увиденных мною объектов, система охраны, периодичность смен, кормёжка, нормы выработки на одного пленного, даже детали одежды электриков. Особенно живо его интересовало поведение военнопленных.
Язык у меня работал как помело. А что? Правду говорить легко и приятно, как говорил персонаж Безрукова. Единственное, надо следить, чтоб лишнего не сболтнуть. И эта чекистская привычка спрашивать об одном и том же, но по-разному, через некоторые промежутки времени… Чтобы я запутался в «показаниях».
Пишите, пишите. Мне не жалко. Тут у вас тепло, светло, мошки не кусают, кормят регулярно. Что не поболтать?
В этот день мы мусолили то же, что я уже рассказал вчера. То есть про сам факт попадания в плен и первый день в полуобмороке в плену.
На ночь меня запирали в чулане. Пусть темно, но на полу толстый слой соломы, старый ватник и старая прожженная шинель, тепло от печи в избе – рай, а не КПЗ.
– Были в среде военнопленных провокаторы и предатели?
– Были, как не быть? Разные были. И падлы, и сволочи, и гниды. И нормальные. Были даже герои. Недолго, но были. А были особые, хамелеоны. Провокаторы. Суки! Один, так вообще, был хитрец. Побег организовал.
После допроса меня и пленных из «Медвежьего котла», на машине (!) отвезли на станцию, погрузили в вагон и повезли на запад. Везли очень долго, я даже выспаться успел. Потом пригнали нас в лагерь. Тоже сортировочный, но совсем маленький – какой-то сарай. Человек на тридцать, не больше. Под сто нас было. И было так забито, что лечь ночью было негде. Стоя спали, как лошади. Подпирая друг друга. Правда, только одну ночь.
Утром нас всех выгнали, выстроили. Подводили ещё небольшие группки пленных. На «блице» подвезли группу раненых пленных. Один был даже неходячий. Я не придал этому значения, а зря.
Согнали нас «пастухи» в стадо и погнали на запад по просёлочным дорогам. Чуть ли не звериными тропами.
Это сейчас я понимаю, для чего это было сделано, но в тот момент голова у меня совсем не соображала. Вернее, соображала, но не о том, о чём нужно. Я не думал, а мрачно рефлектировал по поводу судьбы злодейки, плена и статуса врага народа. В общем, ушёл в себя, не обещал вернуться. «Шеф, шеф, всё пропало!» Ничего не исправить! Скоро рассвет, выхода нет!
Моё бессознательное тело передвигало ногами, шло туда, куда шли спины в выцветших гимнастёрках. Меня толкали, я уступал место, мне на плечи водрузили жерди носилок, я пёр их, как ломовая лошадь, даже не замечая, что с другой стороны люди меняются, а я пру и пру.
Только когда ноги мои почему-то стали ватными, я поднял голову, взгляд мой из мрачных раздумий обратился к внешнему миру, я увидел перед собой голые ноги. Грязные, но сразу царапнуло – ни натоптышей, ни сухих мозолей. Такими ноги были у моего сына лет до трёх. Этот болящий что, путешествовал в СВ, он что, по земле никогда не ходил? Не носил кирзачей? Или туфли ему никогда не набивали ноги? Так не бывает!
Я споткнулся и чуть не упал в дорожную пыль вместе с носилками. Меня наконец сменили.
Выбитый этими пятками младенца из замкнутого круга отчаяния, я шёл рядом, растерянный, опустошённый. От голода и усталости меня мутило, мысли разбегались, как тараканы, прятались от меня в той мути, что наполняла моё сознание. Я попытался сосредоточиться. Это было непросто. Любое умственное поползновение вызывало взрыв головной боли и волну тошноты. Но я всё дольше оставался в реале, а не в «себе».
Взгляд мой зацепился за носилки. Мои «спутники», увидев, что я качнулся в сторону носилок, быстро переложили на меня этот груз ответственности, то есть впрягли в дышло. Ничего у них не вышло – ноги мои сразу подкосились. И я упал бы, уронив носилки, но жердь носилок перехватили, меня чья-то твёрдая рука поддержала:
– Держись, боец!
Я посмотрел на пришедшего мне на помощь – невысокий коренастый усач, похожий на сибиряка – те такие же крепкомордые, с твердыми, уверенными взглядами.
– Тагил? – прохрипел я. Почему «Тагил?». Вот меня коротит!
– Барнаул, – улыбнулся в усы крепыш. – Земляк?
– Бугуруслан.
– Земляк, – удовлетворенно сказал усач, крепче сжав меня.
Ни хрена – земляк! Так меж этими населёнными пунктами как отсюда до Берлина. Такой логикой и немцы нам – земляки.
– Как звать? Я – Пётр.
– Иван. Кэноби. Оби Ван Кэноби.
Пётр хмыкнул в усы, покачал головой.
– Эк тебя угораздило. Хотя у вас там, у татар, таких кровей намешано!
– Как и везде.
– Та – да!
Он помолчал немного, потом пробормотал:
– А встретились тут.
– Угу.
Пётр склонил голову ближе ко мне:
– Бежать надо, – прошептал он.
