Но порция кислорода мне не принесла облегчения. Наоборот. К разламывающейся от боли головы прибавилась боль от света в глазах, боль в руке, в разбитом лице, в отбитых почках, в посечённых ногах.
Я взвыл, проковылял обратно десять шагов до своей шконки и рухнул на неё грызть прошлогоднюю солому. От боли, от голода, от отчаяния. Не помогает солома. Может, не того сорта? Ячменная была бы лучше? Ну её, от неё ещё больше бы всё чесалось.
К темноте припёрлись эти трое – Пётр-Апостол, Крыс и Авторадио. Пожрать принесли. Они ходили на работы, весь день какие-то доски перегружали с вагонов в машины. Там их покормили, вот они и прихватили мне. Заботливые какие! Палитесь, ребята. Хотя, если бы не чекистское натаскивание меня на измену, принял бы за чистую монету. За доброту душевную.
– Благодарствую, конечно, но чем обязан? – удивился я.
Вот так вот – подсадила меня «кровавая гэбня» на паранойю!
А сам внимательно смотрю непрямым взглядом за лицами. Крыс растерялся, Авторадио удивился, Апостол огорчился. Потом он наклонился ко мне и шепнул:
– Набирайся сил. Бежать будем.
Я не смог сдержать усмешки:
– Это без меня. Спасибо за хавчик, но я явно не беглец. Отбегал своё. И зачем я вам?
Обиделся, посмотрел осуждающе, отвернулся.
– Ладно, командир, ты питайся. Мы завтра ещё заскочим, – с радостной улыбкой сообщил Авторадио.
Вот даже как! Я – командир? Чёй-то вдруг?
Тут мой взгляд попал на Пяткина. Уж не в тебе ли дело, розовопяточный ты наш? Наколка эта… не понял! Чё за…? Он же клубком был свернут! Почему котёнок с мордой сфинкса теперь сидит и пялится на меня?! Тату меняет форму?!
И тут я выпал в осадок. До утра.
Боль, терзавшая моё тело, свербила теперь где-то на периферии сознания. А моя тяжелая туго соображающая голова лопалась от разворота мыслей в обратную сторону.
Незаметно для себя за ночь я перешёл из состояния прострации в боевой режим. Потому что надо, Федя, надо! Потому что я опять нашёл что-то на дне выгребной ямы. И это что-то сейчас обладало технологиями, недоступными не только середине XX века, но и началу XXI.
Меняющие конфигурацию татухи – это из какого «прекрасного далёка»?
– Вот так я и решил воспользоваться планом немцев для собственного побега. Только мне надо было срочно поправляться и совсем не обессилеть на их лечебной диете. Был только один способ улучшить свою пайку – идти работать.
– В таком состоянии, как ты описывал?
– Другого состояния у меня под рукой не оказалось.
Особист горестно хмыкнул, что-то пометил в блокноте. Как так у него всё горестно и пессимистично получается?
– Как отнеслись к вашей готовности к работам немцы?
– Немцы? Никак. Им совершенно прохладно, кто именно будет работать. А вот наши, ну, бывшие наши соотечественники, решили, что я у них хлеб отбираю. С тем и наехали на меня. Пришлось одного отправить отдохнуть, чтобы остальных охолонуть.
– Одной левой?
– Ну, больше правой ногой. Я его пнул в колено, а когда он пополам сложился, пробил как пенальти в голову.
– Сразу поняли?
– Тут мои, хм-м, как их назвать-то, ладно – спутники, подоспели.
– Апостол, Крыс и Авторадио? – спросил особист, сверившись с блокнотом.
– Они самые. Ага, я стал как тот Д’Артаньян с тремя мушкетёрами.
– И как работали?
– Нормально. Не хуже других. Мы в этот раз попали на ремонт пути. Так что я не был лишним. Рельсы таскали за километр на верёвках. Перекидывал через шею и тащил.
Ага, больше руководил процессом. Так даже выше оказалась выработка. Потому что не на горбу их надо нести, а тащить верёвками прямо по рельсам пути. Предателю, что был нам за прораба, так понравилось, что он нас «застолбил» за этим видом работ.
Я вздохнул:
– Вот так я на немцев и работал. За паёк. И ждал момента.
– Вань, тут мне по секрету шепнули, что побег будет. Давай с ними! – возбуждённо шептал Апостол. Глаза Авторадио тоже горели. А вот Крыс был испуган.
– Куда?
– К своим!
– Это понятно. Куда рванут, когда столб свалят? В какую сторону?
Апостол аж отшатнулся:
– Ты знаешь?
– Догадался. Это самый очевидный план. Подгнивший столб, пропущена одна вышка – не просматриваемый участок, там овраг за ним. А за оврагом что? Ты знаешь?
– Нет.
– А то, что холодом с той стороны тянет, тебя не насторожило?
– Холодом? Не тянет оттуда.
– Нет, Петя. Я не участвую. И тебе не советую. А план тебе предложил не этот гнусный тип с оторванным карманом?
– Он, откуда…?
– Падла он. За версту птичьим помётом от него несёт. Провокатор он. Думаю, что он сам в рывке не будет участвовать. Я всё сказал. А там – как хотите. Всё, поездок прошёл, вон, вертухай уже кипятком писает. Давай, закидывай конец на путь. И-и-раз! Ещё раз! Погнали! Арбайтен! Веселее, негры, Солнце ещё высоко! На том свете отдохнём!
Слышь, Князь, а ты был прав – эсэсовцы с собаками реально повышают производительность труда!
Ночью поднялись крики, пальба, зарычали пулемёты, взрывы, вой мин. Ну-ну. Удачи, ребята! Удачи! Может, вам повезёт уцелеть в этой операции руководства лагеря по выявлению и уничтожению лиц, склонных к побегу? Такой вот вариант усмирения. Завтра же в лагере будет тишь и благодать. Интересно, как провокатор сумеет избежать смерти? Какой уловкой?
Особист удивлён. У него даже удивление какое-то скорбное. Ничего не спросил. Ну, хозяин – барин.
А пока шухер, надо попытаться законнектиться.
– Привет! Ты из какого года тут оказался? Ты русский? Какая страна?
Молчит, смотрит на меня. Пожал плечами. Ну, хоть жест знакомый. Ладно, поиграем в папуасов.
– Я – Ван. А ты?
Молчит. Может, так?
– Хелло! Хау а ю?
Всё одно молчит. Берёт своей правой рукой левую, кладёт на живот, задирает рукав. Татуха сфинкса стоит на задних лапах и со вскинутой в приветствии рукой. Ага! Есть контакт!
– Ты меня понимаешь? Ю андестенд ми?
Сфинкс медленно-медленно отрицательно качает головой, потом медленно-медленно достаёт из-за спины рамку, в рамке появляются какие-то символы, возможно буквы.
Я вздохнул. Блин, не бельмеса по-нашему не сечёт. И что с тобой делать? Языку учить? Если жесты отрицания и непонимания совпали, то шанс есть. Сколько времени это займёт? А с каждым днём я не крепчаю. Я уже едва способен на «рывок».
