– У тебя корабль. Ты оттуда? – я ткнул в потолок.
Моргнул.
Так, это всё осложняет.
– Я не могу допустить, чтобы немцам достался твой корабль, – размышлял я вслух. – Может, удавить тебя? Как говорится: «Так не достанься же ты никому».
Торжество в глазах.
– Что? Проверка была?
Никаких сигналов.
– У тебя есть вариант?
Никаких сигналов. Попробуем иначе.
– Что будет, когда ты приведёшь немцев к своему кораблю?
Сфинкс мне опять показал то же слайд-шоу.
– Ты свалишь? Улетишь?
Моргнул.
– Ты сможешь сделать так, что они тебе не помешают?
Моргнул.
– Ты уверен?
Моргнул.
– А почему не сложилось прошлый раз?
Сфинкс мне показал диафильм, где люди стреляют друг в друга, потом бегут. А тело на носилках лежит. Понятно, исполнители подкачали. Разбежались.
– Всё же я в сомнении. Категорически недопустимо попадание твоих технологий в руки этих выродков. Ты хоть понимаешь, что такое этот германский нацизм? Давай-ка я тебе чуть-чуть расскажу об этих людоедах.
Так, машина встала. Соберись, боец, час «Ху» настал!
– Вылазьте! – заревел голос.
Ага, предателей ещё двое. Водила и тот, что был в кабине. Вылезли. Стоим. Апостол меня держит.
– Что у вас? – закричал хивик, подлетев к машине. Этот – настоящий хивик. В форме. Его форма отличается от той, что носят немцы, но сшита по немецким лекалам.
Водила пинал переднее колесо:
– Шину проколол! Менять надо.
Хивик стал материться, водила получил по шее. Когда поток матерных слов иссяк, он осмотрел нас, кучку пленных, наших конвоиров.
– Так! Этих двоих я забираю… – Его палец указал на двоих пленных, что не были моими «мушкетёрами». – С этими справитесь. Меняйте колесо, догоняйте. Меня за опоздание… А этот что?
Это он про меня.
– Болтал много, – буркнул тот конвоир, что и «приголубил» меня.
– Так пристрелите его – и вся недолга! Что с ним нянчится!
Я оттолкнулся от Апостола. Сам стоял. Шатался, но стоял.
– Контуженый я. Очухаюсь.
– Ладно, сами решайте. Если что – валите их, нах! И время, время! Шнелер! Всё понятно?
Последний вопрос был тому, что сидел дорогой в кабине, а сейчас стоял рядом с хивиком.
Хорошо играют. Натурально. Значит, меня – пристрелить, а лежащего в кузове – не заметили. Ню-ню!
Хивик ушёл.
– Что стоим? – рявкнул «старший». – Я, что ли, колесо менять буду? Быстро, свиньи! Да, ты-то куда, контуженый? Стой, не хрен! Толку от тебя. Мешаться под ногами.
Он плюнул в мою сторону. Мушкетёры занялись шиномонтажом, конвоиры стоят, их контролят.
Меня никто не пасёт. Сейчас? Вот и Апостол смотрит на меня выжидающе. Я покачал головой, сел на траву. Нет. Их – четверо. Нас – четверо. Все настороже. Да, меня никто не пасёт, я смогу одного завалить гвоздём. Может быть. Если не промажу – «прицел»-то сбит. А дальше? соотношение 50/50 меня не устраивает. Нам ещё Пяткина нести.
Колесо сменено. Взгляд Апостола – презрительный. Рассаживаемся в прежнем порядке. Опять напротив меня – рыжий дурачёк в моих сапогах. Да-да. Я уже их застолбил. Рядом – тот, что меня бил.
Когда машина тронулась, я завалился на Апостола и шепнул ему:
– Мой – рыжий.
Апостол оттолкнул меня брезгливо, только потом до него дошёл смысл моего шёпота, глаза его увеличились от удивления. Он кивнул.
Кивок этот не остался незамеченным.
– Что? – строго спросил бивший меня.
– Курнуть бы, – прохрипел я.
Апостол опять кивнул.
Рыжий дурачок заржал:
– А бабу тебе не подогнать, краснозадый?
Едва сдержался, чтобы не ответить желаемое. Ещё раз локтем в голову может совсем поставить крест на побеге.
Сижу, болею, шатаюсь. Дорога неровная, всех шатает из стороны в сторону, а меня – вообще штормит. Гвоздь уже извлечён из гипса, зажат в кулаке. На цель даже не смотрю. Только на его ноги. И на приклады их винтовок, что упёрты в пол меж коленей.
На очередной яме-кочке меня кинуло на Апостола, я сгруппировался, шепнул:
– Поехали!
И с силой качнулся обратно на того конвоира, что мне бил локтём в лицо. Плечом толкая его на выход. Тут же прыгаю на рыжего, выкидывая вперёд руку с зажатым в кулаке гвоздём. По моим ногам пробежал Апостол, схватился с конвоиром.
Рыжий визжал, закрыв лицо руками. Кровь бежала меж пальцев из выбитого глаза. Апостол боролся с другим конвоиром за винтовку, по нему полз Авторадио, вцепился в горло предателя. Краем глаза отметил местоположение Крыса, что в ужасе забился в угол. Не мешает – и то хлеб.
Нанёс быстро ещё два удара в шею рыжему. Первый крик захлебнулся, от второго меня обдало тугой струёй горячей крови. Попал в артерию! Про этого можно забыть.
Повернулся к свалке. Конвоир выпучил глаза, тянул винтовку, Апостол и Авторадио со звериными глазами давили его. У них прям пат. Воткнул гвоздь в глаз конвоиру. Это сразу изменило расклад. И вот уже предатель дёргается в агонии.
По ощущениям, прошло минут пять, но я уже тёртый калач – уложились в несколько секунд. Грузовик только начал скрипеть тормозами.
– Пётр! – хриплю я, толкая Апостола и указывая на кабину.
Винтовка конвоира меняет руки хозяина, выстрел.
– Ещё! – кричу я.
Машина резко встаёт, мы кучей падаем на Пяткина. Мат-перемат. Хлопают двери кабины. Две двери! Оба живы!
– Живо! Живо! – ору.
Апостол и Авторадио выкатываются из машины. Крики, хрипы, сдвоенный выстрел.
– Стреляй! Уйдёт! – полный боли голос Апостола.
Выстрел. Ещё.
Я, наконец, выбираюсь из кузова. И то, с помощью Крыса.
Картина маслом – Апостол зажимает пятно крови посреди груди, Авторадио с колена выцеливает деревья. Один конвоир лежит, сучит ногами – агония.
– Догнать! – кричу.
Авторадио оборачивается, кивает, начинает бег с низкого старта. Я наклоняюсь к Петру.
– Что ж ты так, Пётр?
Он грустно и беспомощно улыбается:
– Командир! – горлом у него идёт кровь. – Я тебя не выдал, командир! Медведь. Я тебя узнал, как только увидел. Не выдал. Под Воронежем летом ты нас на мосту строил, в окопы рассадил, позор искупить заставлял. А я всё одно сдался. Теперь – искупил. Спасибо, командир!
