Этот регион казался ему привлекательным и еще по некоторым причинам. На Малайских островах водились орангутанги, пожалуй, самые известные высшие приматы. Там уже были обнаружены окаменелости, схожие с останками древних приматов, которые Фальконер нашел в предгорьях Гималаев. Кроме того, военные власти были готовы оказать Дюбуа любую помощь в его необычных поисках. Он начал с исследования известняковых пещер на Суматре, но в 1890 году переключил внимание на Яву и почти сразу же обнаружил первые останки древнего человека в месте под названием Кедунг Брубус. Это был загадочный кусок челюсти с одним зубом. В следующем году Дюбуа напал на настоящую золотую жилу в месте под названием Триниль, расположенном неподалеку от Кедунг Брубус на берегу реки Соло. В Триниль согнали большую группу заключенных, которые под надзором военных перелопатили множество земли и наконец нашли черепную коробку, явно принадлежавшую гоминиду. От этого черепа сохранились примерно те же элементы, что и от черепа, найденного в Неандертале, только его объем оказался куда меньше — около 940 миллилитров, в то время как объем мозга неандертальца составлял 1525, современного человека — 1350, а шимпанзе — 400 миллилитров. Передней частью черепа тринильский человек напоминал неандертальцев — у него также имелись выдающиеся вперед надбровные дуги. Однако форма их была другой, а свод черепа оказался еще более низким. Определить возраст находки было сложно, но она, очевидно, была старше черепа из Неандерталя и, вероятно, моложе гималайских приматов.
Как же Дюбуа истолковал эту уникальную находку? Сначала он решил, что череп принадлежит шимпанзе. Однако в 1892 году, после того как его работники обнаружили в Триниле несколько бедренных костей, очень похожих на человеческие, Дюбуа изменил свое мнение. В 1894 году он опубликовал (почему-то на Яве) монографию, в которой доказывал, что найденная новая форма человека с небольшим мозгом, названная им Pithecanthropus erectus («обезьяночеловек прямоходящий»), передвигалась на двух ногах. Однако ученый не мог отнести ее ни к людям, ни к обезьянам. Pithecanthropus erectus находился где-то посередине, на пути от нашего гиббоноподобного предка и гималайских обезьян к современному человеку (в это понятие Дюбуа включал и неандертальцев). Придерживаясь гекслианской точки зрения на скачки эволюции, Дюбуа не видел проблемы в пробелах между описанными им стадиями развития человека. Ему также не казался странным вывод о том, что такие характерные черты современного человека, как крупный мозг или ловкие пальцы, развились позже способности к прямохождению.
Примерно так рассуждал Дюбуа, возвращаясь в Европу со своими трофеями в 1895 году. Несмотря на то что принадлежность черепа и бедренных костей к одному виду неизбежно была оспорена (на самом деле некоторая неопределенность в этом вопросе существует до сих пор, хотя нам доподлинно известно, что яванские люди ходили на двух ногах), многие коллеги Дюбуа после осмотра образцов согласились с его доводами. Среди ученых, поддержавших Дюбуа, был и немецкий анатом Густав Швальбе, в очень короткий срок написавший две важные монографии о питекантропах и неандертальцах. Дюбуа был уязвлен — и теми, кто отказывался признавать связь между черепом и бедренными костями, и действиями Швальбе, присвоившего результаты его труда, — и решил не выпускать собственный труд, посвященного найденным окаменелостям. Он удалился от дел, забрав с собой окаменелости и, таким образом, заложив традицию для палеоантропологов будущего. И сегодня многие ученые, работающие в этой области, используют свои находки как источник власти и влияния или способ выразить свое неодобрение, а не как кладезь бесценной информации, необходимой научному сообществу, чтобы расширить свои знания об эволюции человека.
После ухода Дюбуа внимание научного сообщества ожидаемо переключилось на Швальбе и его толкование яванских находок. Швальбе не замедлил поделиться с коллегами своими идеями. Он считал людей из Триниля более близкими к неандертальцам, чем к современным людям, но при этом полагал и тех и других элементами единой эволюционной линии Pithecanthropus erectus через Homo neanderthalensis (которого сам Швальбе называл Homo primigenius) развился в Homo sapiens. Подобную точку зрения можно понять, учитывая, как мала была в то время палеонтологическая летопись и как страстно первые палеоантропологи стремились свести свои разрозненные знания в единую логическую картину. Но не стоит забывать и о том достижении, которое принесла науке эта упрощенная картина: питекантроп, кучка старых костей, найденная в богом забытом уголке Южной Азии, был признан прямым предком человека.
Теоретические успехи и практические провалы
Среди слабых мест «Происхождения видов» и теории Дарвина в целом часто называют отсутствие объяснения того, как работает биологический механизм наследования. В некоторой степени критики действительно правы. Вся суть естественного отбора как трансформирующей силы основывается на способности передавать полезные характеристики от поколения к поколению. В то же время для того, чтобы сформулировать свой знаменитый принцип «наследование с изменениями», Дарвину не требовалось понимать сам процесс. Такое понимание пришло к нам после смерти Дарвина и зарождения генетики. Несмотря на то что ключевые принципы наследования были сформулированы еще в 1866 году чешским монахом Грегором Менделем, его достижения оставались неизвестными науке до тех пор, пока выявленные им принципы не были повторно открыты несколькими учеными на рубеже XX века.
Явление, которое изучал Мендель, называется дискретной наследственностью. Во времена, когда он проводил свои знаменитые опыты, выращивая горох разных цветов в монастырском саду, большинство представлений о наследовании сводились к различным сочетаниям родительских характеристик. В конце концов, любой ребенок так или иначе похож на отца и мать. Однако Мендель понял, что базовые единицы наследования, которые мы сегодня называем генами, не смешиваются. Они могут проявиться или не проявиться во внешнем облике потомка (к примеру, доминантный ген, полученный от одного из родителей, может оказаться сильнее рецессивного гена от другого родителя), но при этом все равно передаются в яйцеклетках и сперматозоидах без всяких изменений.
Что ж, уже неплохо. Однако данная концепция не объясняет, каким образом возникают изменения, движущие вперед эволюцию. Ответ на этот вопрос был получен только в 1900 году, когда голландский ботаник Хуго де Фриз не только повторно открыл дискретную наследственность, но и выявил феномен мутации. Как мы знаем сегодня, мутация — это ошибка в копировании генетического материала при образовании гамет. Мутации возникают спонтанно и большей частью ведут к появлению дефектов или абсолютно нейтральному результату. Однако в ряде случаев мутация может оказать на потомство благоприятный эффект, который тут же будет замечен дарвиновским механизмом естественного отбора. В первые годы существования генетики никто не представлял себе, чем могут быть вызваны мутации и какие масштабы могут иметь их последствия. Сам де Фриз, поддерживая точку зрения Гексли, полагал, что мутации могут приводить к возникновению новых видов всего за один «скачок». Но эксперименты на плодовых мушках, проведенные в лаборатории американского биолога Томаса Ханта Моргана, доказали его неправоту. Мутации влияли на отдельные характеристики мушек, но при этом носители мутаций принадлежали к тому же виду, что и их родители. Неважно, кто победил в этом споре, — главное, что именно в нем родилась генетика, оказавшая огромное влияние на традиционные эволюционистские взгляды.
