Впоследствии оказалось, что ни Вайденрайх, ни Буль не были правы. Скорее всего, пещера Чжоукоудянь служила логовом хищников, куда гиены стаскивали тела убитых синантропов, прежде чем начать трапезу. Кости, которые Вайденрайх считал обгоревшими, на самом деле оказались испачканы марганцем. Более того, несмотря на то, что точка зрения Вайденрайха стала канонической в некоторых научных кругах, сам он так и не смог определить точное место синантропа в иерархии человеческих предков. Тем не менее сразу после публикации его работа имела огромное влияние. В 1937 году Вайденрайх встретился с голландским палеонтологом Ральфом фон Кенигсвальдом, который в это время занимался поисками останков питекантропа в Сангиране, еще одном яванском археологическом местонахождении неподалеку от Триниля. Ученые пришли к верному выводу о близком родстве питекантропа и синантропа и определили, что яванская форма являлась более ранней и примитивной. Немногим более года спустя японское вторжение в Китай вынудило Вайденрайха уехать в Нью-Йорк (ему повезло больше, чем останкам синантропов, которые были утрачены при эвакуации). В Штатах у него оказалось достаточно времени для размышлений, и он начал работать над теорией о том, какое место яванские и китайские находки занимают в общей картине человеческой эволюции.
Главным вопросом, которым задавался Вайденрайх, было толкование разнообразия географических вариаций современного Homo sapiens. Коренные жители Африки, Европы, Азии и Австралии обладают некоторыми существенными отличными чертами (хотя, когда доходит до дела, провести четкую границу между ними оказывается достаточно трудно — сегодня мы понимаем это лучше, чем во времена Вайденрайха). Тем не менее люди с разных концов планеты могут свободно скрещиваться, что характерно для представителей одного вида. Проанализировав этот парадокс анатомического разнообразия при генетическом единстве, Вайденрайх сделал вывод, который возмутил бы эволюционных биологов, работающих с любой другой группой организмов. В 1947 году в одной из своих последних работ Вайденрайх заявил, что «все формы приматов, называемые гоминидами, вне зависимости от того, жили ли они в прошлом или существуют в настоящем, представляют собой морфологическое целое, отличное от других форм приматов, и поэтому могут быть расценены как один вид» (выделение автора). Каким-то невероятным образом он объединил в единый вид все то огромное количество разнообразных форм, которое входит в палеонтологическую летопись человечества — от странного найденного в Китае гигантопитека (по сути, представлявшего собой очень большую ископаемую обезьяну) до стройного, прямоходящего и обладающего большим мозгом Homo sapiens. Представьте себе, что было бы, если бы кто-нибудь сказал, что кошка, рысь и лев принадлежат к одному виду только потому, что все они отличаются от собаки!
Вайденрайх проиллюстрировал свои взгляды на эволюцию человека крайне симметричной решетчатой диаграммой, в которой вертикальные линии представляли различные направления развития человека, возникшие после «появления истинных гоминидов». Горизонтальные линии обозначали время, а точки на пересечениях были подписаны названиями различных древних или современных видов человека, вернее, могли бы быть подписаны, если бы представления автора о прошлом человечества были бы более полными. Наконец, параллельные диагональные линии обозначали дрейф генов между различными линиями наследования, успешно объединявшимися в один род. Таким образом, например, гигантопитек являлся прародителем синантропа, а тот — предком «монгольской группы» современных людей. Параллельно с этой линией развивалась другая: мегантроп (обнаруженный Кенигсвальдом на Яве) порождал питекантропа, а от того происходила «австралийская группа» Homo sapiens. Все прочие названия, присвоенные находкам из Африки и Евразии, также были включены в диаграмму таким образом, чтобы показать существовавшее среди гоминидов внутреннее стремление к увеличению мозга.
Вайденрайха стоит уважать хотя бы за то, что он не побоялся открыто выразить свои взгляды на движущие механизмы человеческой эволюции, в то время как его коллеги продолжали действовать и рассуждать по наитию. Тем не менее его взгляд на развитие человека был взглядом анатома. Вайденрайх игнорировал или по крайней мере оставлял в стороне все наработанные за долгие годы правила и принципы систематики — науки о том, как классифицируются мириады существующих на планете Земля видов и как они связаны между собой. На более общем уровне концепция Вайденрайха отражала такое видение эволюции как направленного процесса (этот подход называют ортогенезом), которое даже в начале 1940-х годов уже казалось устаревшим.
По иронии судьбы Вайденрайх написал свой заключительный труд о человеческой эволюции в Нью-Йорке, где после эвакуации из Китая он работал в Американском музее естественной истории. В 1930-1940-х годах именно в этом музее началось полное переосмысление эволюционного процесса, которое в будущем опровергнет наивные взгляды Вайденрайха. Удивительно, что и сам он это понимал. Некоторое время он делил один кабинет с молодым палеонтологом Бобом Шеффером. Как рассказывал мне сам Боб много лет спустя, незадолго до своей смерти 75-летний Вайденрайх сказал ему: «Я знаю, что у вас, молодежи, есть собственные новые и очень интересные теории об эволюции. Надеюсь, вы понимаете, что я просто слишком стар, чтобы изменить свою точку зрения».
Новый синтез
Так что же это были за идеи, которые Вайденрайх отказывался принимать (и с которыми, видимо, не хотел даже знакомиться, учитывая, что тот случай был первым и последним их упоминанием в разговорах с Шеффером или в его работах)? На самом деле они стали результатом процесса, длившегося уже несколько десятков лет. Повторное открытие менделевских принципов генетики в начале XX века стало толчком к бурному движению в области эволюционной теории. Как мы уже знаем, самому Дарвину не обязательно было понимать, как работает наследственность, чтобы описать эволюцию как «наследование с изменениями». Разумеется, собственные представления Дарвина о механизмах наследования были очень далеки от истины. Но идея наследования начала витать в воздухе, а после того, как к ней прибавилось понятие мутации, многие ученые начали осознавать, что перед ними может быть ключ к объяснению эволюционных изменений. Поначалу исследовалась каждая возможность: от возможного влияния «мутационного давления» (частоты появления мутаций) на эволюционные процессы до понятия «счастливых уродов» (спонтанной крупной генетической реорганизации), от которых могли происходить целые виды. Лишь немногие из этих первых теорий эволюционных изменений были дарвинистскими по сути, то есть строились на понятии постепенного естественного отбора. Однако через некоторое время на передний план вышла технология математического моделирования поведения генов в популяции, и специалисты по генетике количественных признаков (такие как Сьюэл Райт в Америке и Рональд Фишер в Англии) начали понимать, как генетические фонды различных видов могут реагировать на внешние факторы отбора.
Возникновение этого нового подхода стало возможным благодаря изучению самих генов. Уже в начале XX века ученые начали представлять гены как бусины, нанизанные в определенной последовательности на хромосомы — волокнистые структуры, которые становятся заметными в клетках перед их делением. Гены располагались в хромосомах в строго определенных местах и имели альтернативные версии, называемые аллелями. Конъюгация двух хромосом (по одной от каждого родителя) объясняла существование явлений доминантности и рецессивности, отмеченное еще Менделем. Доминантный аллель, расположенный на определенном месте, подавлял влияние своего рецессивного двойника. Для проявления рецессивного фенотипа (строения тела) в потомстве оба родителя должны были иметь одинаковые аллели. Кроме того, почти сразу же стало очевидно, что большинство фенотипических характеристик кодируется более чем одним геном, а каждый ген отвечает более чем за одно свойство.
