Поскольку шансы большевиков на успешное взятие и удержание власти, несмотря на свою ничтожно малую величину, всё-таки осуществились, логично искать этому объяснение не столько в действиях самих большевиков, сколько в ошибках их противников.
Роковые ошибки противников большевиков
Независимо от своих призрачных шансов на победу большевики должны были встретиться с ожесточённым противодействием своим планам. Как так? Ведь правым либералам казалось выгодным большевистское восстание! Вот тут необходимо чётко определиться с тем, кто кого считал своим наиболее опасным врагом.
Либералам основным политическим противником представлялись «умеренные» социалисты, но для этих последних врагом первостепенной важности являлись большевики. Подобно всем другим парадоксам истории, и этот — только кажущийся. Вспомним, как сам Ленин определял врагов своей партии. В статье «О компромиссах» (1 сентября 1917 г.) есть строки, говорящие о буржуазии как о «нашем прямом и главном классовом враге», а об эсерах и меньшевиках — как о «наших ближайших противниках»
[188]. Совершенно логично, что и «умеренные» социалисты должны были считать большевиков таким же «ближайшим противником», в отличие от либералов — врага главного, сильного, а потому такого, с которым лучше до поры не вступать в открытую конфронтацию.
Для этой публики были характерны следующие настроения. Правда, приводимое нами свидетельство относится уже к первым дням после захвата власти большевиками, но, судя по всем делам, оно определяло линию поведения «умеренных» социалистов задолго до Октябрьского переворота. Интервьюируя неизвестного эсера, члена подпольной военной организации при «Комитете спасения родины и революции» (см. след. главу), американский журналист спросил: «Зачем же вы объединяетесь с кадетами?» На что получил такой ответ: «Кадеты думают, что они пользуются нами, но на самом-то деле мы пользуемся ими. Когда мы разгромим большевиков, то повернём против кадетов»
[189].
Кадеты, безусловно, были куда ближе к истине в своей оценке, чем этот эсер. Своих, как им долго представлялось, наиболее опасных противников — «умеренных» социалистов — они «приручили» и умело использовали все восемь месяцев февральского режима, да и впоследствии тоже. Но «соглашателям» это вполне могло казаться «использованием кадетов» — ведь благодаря коалиции с ними эсеры вошли в правительство. Для них правительство во главе с либералами выглядело меньшим злом, чем возвышение большевиков.
Почему? Самая очевидная причина — борьба за социальную базу. Основной электорат эсеров и меньшевиков летом 1917 г. составляли не только средние слои города и деревни, но и массы рабочих и солдат. Осенью ситуация стала меняться. Средние слои города отхлынули к кадетам. Но это было ещё полбеды для «соглашателей». Гораздо опаснее был переход куда более многочисленного городского пролетариата и крестьянства (особенно «одетого в серые шинели») на сторону большевиков или левых групп тех же меньшевиков и эсеров. В преддверии Учредительного собрания большевики посягали на эту массу голосов, на те классы, от имени которых эсеры и меньшевики выступали с первых дней Февральской революции.
Но эта очевидная конкуренция внутри лагеря «революционной демократии» — не самая главная причина резкой конфронтации между эсеро-меньшевистским блоком и большевиками. Главное было в том, что радикализация требований масс грозила ответной реакцией со стороны имущих классов. «Умеренные» социалисты совершенно искренне боролись с мятежом Корнилова, искренне боялись нового взрыва контрреволюции. Их постоянные восклицания о том, что большевики своими действиями провоцируют удары справа, вовсе не были попыткой «сбить с толку рабочих и солдат», как квалифицировали большевики эти их возгласы. Опасения торжества реакции в случае неизбежного (как им казалось) поражения восстания большевиков заставляли «умеренных» социалистов активно противодействовать большевистским намерениям. В отличие от правых либералов они не могли безучастно, а тем более со злорадством взирать на приготовления большевиков к захвату власти. Они были вынуждены оказывать им всяческое сопротивление. Вот почему «умеренные» социалисты объективно становились самыми активными противниками большевиков.
Поэтому для анализа ошибочных действий оппонентов большевиков следует рассмотреть прежде всего шаги «соглашателей». С буржуазией всё ясно и так. Она ошиблась в главном — в своём стратегическом расчёте на гражданскую войну, в надеждах на свою быструю победу в ней. Но с точки зрения стратегии развязывания Гражданской войны действия российской элиты были безошибочными.
Совсем иное дело — «умеренные» социалисты, «мелкобуржуазные демократы», как называл их Ленин. Они Гражданской войны не хотели. Причём во многом потому же, почему её хотела буржуазия, ибо считали, что гражданская война закончится поражением всех левых сил. Гражданская война для «мелкобуржуазных демократов» означала крушение их идеалов «классового мира», размежевание их социальной базы, их политическую смерть. Но на настроения и действия буржуазии они повлиять не могли — «не по Сеньке шапка». Поэтому всю свою энергию они сконцентрировали на противодействии растущему влиянию большевиков.
Здесь сразу необходимо отметить, что та бескомпромиссная жёсткость политических обвинений и практика подавления меньшинства, в которой впоследствии упрекали и продолжают упрекать большевиков, была в 1917 г. внесена в русскую политическую жизнь на самом деле их оппонентами.
Начнём с того, что огромную услугу большевикам оказала антиреклама, контрпропаганда, которую либеральные и «умеренно»-социалистические круги развернули против них сразу после возвращения Ленина в Россию. Во многие уголки России, во многие фронтовые части раньше газет и агитаторов большевистской партии приходила весть от их противников: «Вильгельм прислал Ленина в запломбированном вагоне». Крестьяне, рабочие и солдаты настораживались и уже внимательнее, чем если бы их так не готовили, относились к первым большевистским листкам, попадавшим в их руки. А далее, согласно русской традиции не верить непопулярной власти во всём, вчитывались и сами старались осмыслить лозунги «немецких агентов»: «Долой правительство помещиков и капиталистов! Мира, хлеба, земли!» и т.д. И думали в общем примерно так: «Наверное, эти большевики и вправду — за простой народ, если власти их так ругают, что даже немецкими шпионами ославили».
Во время работы в Петрограде 1-го Всероссийского съезда Советов 8 июня 1917 г. ЦК большевиков решил призвать рабочих и солдат столицы к массовой демонстрации 10 июня под лозунгами недоверия Временному правительству. Объявление о демонстрации было напечатано в «Правде» утром 9 июня. В тот же день Съезд Советов, где большинство принадлежало меньшевикам и эсерам, после ожесточённых дебатов принял постановление о запрещении любых публичных демонстраций 10 июня. Всякий виновный в нарушении этого постановления считался «врагом народа».
Этот политический ярлык, впоследствии ставший расхожим, был, таким образом, введён в политический обиход России эсерами и меньшевиками. Причём в практике 1917 г. объявление «врагом народа» отнюдь не ограничивалось только морально-политическими последствиями: фактически его можно приравнять к объявлению вне закона. Оно означало, что «революционная демократия», в том числе воинские части, вправе применять в отношении таких лиц, нарушающих её запрет, любые насильственные меры.
