5
Добровольчество как суррогат мобилизации
Приостанавливая призыв и мобилизацию военнообязанных в том или ином регионе, руководство страны, с одной стороны, объективно усложняло себе задачу по изысканию резервов для пополнения действующей армии: чрезмерную нагрузку несли «благонадежные» народы. Политические решения шли вразрез с актуальными потребностями действующей армии. С другой стороны, широкая огласка таких решений могла навредить интернационалистскому имиджу Советского государства и Красной армии, возмущало патриотически настроенное население регионов, чья служба в армии считалась нежелательной. Именно о таких настроениях жителей Дагестана сообщали в ноябре 1942 г. начальнику Главупраформа Щаденко секретарь Дагестанского обкома ВКП(б) А.К. Алиев и председатель СНК ДАССР А.Д. Даниялов: «Запрещение призыва в ряды Красной армии является в жизни народов Дагестана политически вредным и ничем несмываемым пятном…» (Здесь и далее курсив наш. – Авт.)458 Этот запрет также «отрицательно и вредно отразится на фактически призванных в ряды РККА [дагестанцах], так как каждый из призванных систематически поддерживает письменную связь со своими семьями…»459
Альтернативой обязательному призыву в тех регионах, где он был отменен, стало добровольчество. Оно должно было автоматически предохранять Красную армию от проникновения в нее антисоветски настроенных и неустойчивых лиц и одновременно давало возможность удовлетворить стремление тех горцев, которые действительно готовы были на фронте отстаивать интересы Советского государства.
В начале войны добровольчество на Северном Кавказе, как и во всей стране, дополняло обязательный призыв. Не менее важна была и его идеологическая функция: масштабы добровольческого движения демонстрировали степень патриотического подъема населения. Этот показатель был очень важен для советского правительства. Политическая значимость этого явления сделала добровольческую статистику самостоятельным показателем, существовавшим отдельно от фактических результатов приема добровольцев в армию. Человек, подавший в военкомат заявление о добровольной отправке на фронт, совсем не обязательно туда попадал. В тех случаях, когда он подлежал плановому обязательному призыву, мобилизации, был забронирован за производством, не подходил для службы в армии по возрасту, состоянию здоровья и прочим показателям, он оставлялся на месте, но при этом обязательно учитывался в добровольческой статистике. Данные о подаче гражданами заявлений о добровольной отправке на фронт широко используются местными историками для демонстрации патриотического подъема в том или ином регионе.
Добровольчеством охватывался, как правило, непризывной контингент граждан: старшие и допризывные возраста, комиссованные по болезням, увечьям и т. д. На Северном Кавказе на добровольной основе в конце 1941 – начале 1942 г. формировались Адыгейский добровольческий кавалерийский полк, 114-я Чечено-Ингушская и 115-я Кабардино-Балкарская кавалерийские дивизии, некоторые другие национальные части. Подробно речь о них пойдет ниже.
С приостановкой призыва титульных национальностей северокавказских республик добровольчество приобрело особый политический оттенок. Возможность стать добровольцем теперь стала привилегией политически благонадежных граждан.
В конце августа 1942 г. Чечено-Ингушский обком партии совместно с командующим Северной группой войск Закавказского фронта460 генерал-лейтенантом И.И. Масленниковым запросили у Ставки Верховного главнокомандования разрешения провести прием добровольцев среди чеченцев и ингушей на том основании, что все они – 45 тыс. здоровых мужчин – «хотят драться с фашистами»461. Вполне вероятно, что с такой инициативой в Военном совете Северной группы выступил председатель СНК ЧИАССР С.К. Моллаев, незадолго до этого, 18 августа 1942 г., назначенный членом Военного совета группы войск462.
Перед принятием решения Сталин запросил мнение генерала армии И.В. Тюленева и наркома внутренних дел Л.П. Берии. Последний работал в тот момент на Кавказе в качестве полномочного представителя ГКО и фактически подменял собой фронтовое руководство. Сталин получил следующий совместный ответ: «Формирование каких-либо частей из чеченцев и ингушей в данное время считаем нецелесообразным»463. Однако здесь же допущено исключение: «Наиболее проверенные чеченцы и ингуши, так же как и осетины, будут использованы в необходимых случаях в качестве проводников, разведчиков частями Красной армии. (Здесь и далее курсив наш. – Авт.) После проверки на конкретных делах из них будут создаваться небольшие добровольческие отряды для борьбы с противником»464. В другом донесении Берии в Москву говорится о «тщательной проверке каждого из них»465. По данным историков З.М. Аликберова и Х.-М. Ибрагимбейли, в начале сентября 1942 г. на фронт отправились 2 тыс. добровольцев из числа коренных национальностей Чечено-Ингушетии466 и 4900 добровольцев из Дагестана467, однако этим цифрам, как и вообще факту проведения добровольческой кампании осенью 1942 г., документальных подтверждений обнаружить пока не удалось.
Перевес политических мотивов над потребностями армии вкупе с пристальным вниманием к добровольчеству на Северном Кавказе лично Сталина («товарищ Сталин приказал…», «товарищ Сталин разрешил…» вместо обыкновенно безличного «ГКО постановил…» или «Ставка приказала…») говорит о том, что оно стало важным элементом национальной политики в регионе.
Наиболее отчетливо этот тезис нашел отражение в добровольческой кампании в Чечено-Ингушетии и Дагестане в январе – марте 1943 г., проведенной спустя много месяцев после приостановки здесь обязательного призыва.
Директивой начальника Упраформа РККА генерал-полковника Щаденко № ГУФ/28ш от 26 января 1943 г. была объявлена мобилизация всех добровольцев по национальности чеченцев, ингушей и представителей народностей Дагестана.
Мобилизация велась при активном участии советских, партийных и комсомольских организаций республик. Была организована мощная пропагандистская кампания, в которой участвовали все наличные силы партийных идеологов республик и работников военкоматов.
Как ни странно отмечать в главе о добровольчестве, главным принципом проводимого мероприятия была объявлена именно добровольность вступления в ряды Красной армии. Местные власти отдавали себе отчет в политической важности мероприятия, стараясь не допустить принудительности и кампанейщины. Требовалось на деле доказать лояльность горцев советскому строю. Тем не менее добровольческая кампания сразу же стала давать сбои именно из-за нежелания многих военнообязанных служить в армии.
Особенно напряженная ситуация сложилась в Чечено-Ингушетии. Здесь призывные комиссии в полной мере столкнулись с особенностями традиционного менталитета горцев – большим влиянием старейшин родов и мусульманских священников, оказывавших определяющее влияние на молодежь, тейповой замкнутостью. Население Чечено-Ингушетии почти не проявляло интереса к данному мероприятию. «Добровольцев очень мало», – отмечал военком республики полковник К.А. Бронзов468. Люди справедливо указывали властям на добровольность кампании и ссыпались на наложенный прежде запрет на призыв: «Сталин запретил призывать чеченцев и ингушей в армию, а местные власти, несмотря на это, призывают»469. Как и в случае с карачаевцами, о чем говорилось выше, многие чеченцы и ингуши расценивали этот запрет скорее как благо и привилегию.
