Угроза срыва добровольческой кампании наряду со стремлением республиканских властей оправдать доверие советского правительства неизбежно вела к перерождению добровольческого принципа в обязательный. Существенные элементы принудительности были заложены еще в самой директиве ГУФУ, поскольку республикам был выдан наряд на добровольцев. Для Чечено-Ингушской АССР был установлен наряд в 3 тыс. чел. для пополнения 30-й кавалерийской дивизии. Для его выполнения использовались обычные методы обязательного призыва: райвоенкомы по согласованию с местными советскими и партийными властями составляли списки кандидатов в «добровольцы», рассыпали им повестки, а затем при помощи работников милиции обеспечивали их явку в райвоенкомат. «Добровольная мобилизация сразу же превратилась в очередной призыв», – констатировал К.А. Бронзов. Сам термин «мобилизация», в большинстве случаев использовавшийся в документации, имел принудительную семантику, вместо более подходящего для добровольчества «вербовка». Грубое администрирование, неразборчивость в методах (заложничество, вооруженное конвоирование «добровольцев»), невнимание к будущим бойцам и их семьям (например, нередко из семьи забирался единственный кормилец, в то время как в соседних семьях оставалось несколько взрослых мужчин) только отталкивали горцев. Они всячески сопротивлялись проводимым мероприятиям: отказывались получать на руки повестки, не являлись на сборные пункты, сбегали от конвоя, уходили в леса и т. д.
К середине марта 1943 г. по Чечено-Ингушетии удалось мобилизовать 4208 человек, прежде всего чеченцев. В войска (112-й запасный стрелковый полк и 30-ю кавалерийскую дивизию) удалось отправить 1850 чел.470
Благоприятнее положение складывалось в Дагестане. Дагестанскому обкому партии удалось достойно организовать кампанию по вербовке добровольцев. В совместном постановлении обкома и СНК ДАССР, объявлявших начало вербовки, подчеркивалось, что мероприятию придается «исключительное политическое значение»471. Здесь тоже местами констатировались «грубейшие нарушения принципа добровольности»472. Однако властям не пришлось прибегать к крайним мерам, поскольку дагестанцы проявляли большую сознательность. Власти со своей стороны старались всячески подчеркнуть почетность для молодых людей службы в армии. Для агитации широко привлекались родственники призывников и старейшины.
К середине марта 1943 г. в дагестанские военкоматы поступило 8255 заявлений добровольцев, большинство из которых подавали молодые люди: 3,2 тыс. чел. владели русским языком. По утверждению заведующего военным отделом Дагестанского обкома партии Омарова, «в большинстве районов заявления подали почти все мужчины»473. Правда, он же отметил слабую явку добровольцев на комиссию, что свидетельствовало об определенном формализме записи в добровольцы. Но в целом положение в Дагестане выгодно отличалось от ситуации с добровольчеством, сложившейся в соседней республике. Заместитель командующего Закфронтом генерал-лейтенант Курдюмов в служебной записке отмечал: «Вербовка добровольцев в Дагестане проходит гораздо лучше, чем в Чечено-Ингушской республике. Как видно, [Дагестанский] обком подошел по-серьезному к этому вопросу»474. Всего из Дагестана в течение 1943 г. было отправлено в войска 4315 чел., местных национальностей при наряде в 4850 чел. Это вполне соответствовало среднегодовой норме приема призывников из Дагестана475. Общее число призванных по ДАССР в течение 1943 г. составило 5132 чел.476 Таким образом, на народности Дагестана в 1943 г. пришлось 84 % призванных. В то же время в Дагестане к концу 1943 г. оставалось 25 799 военнообязанных и 4902 призывника местных национальностей477.
Таким образом, определяющей чертой добровольчества на Северном Кавказе можно считать ярко выраженный кампанейский, управляемый характер добровольчества, также роднивший его с обязательными мобилизационно-призывными мероприятиями. Как правило, инициатива развертывания таких кампаний принадлежала партийным лидерам автономных республик, которые таким образом демонстрировали толерантность своих народов курсу центрального правительства, приобретавшую особую актуальность с ростом политического бандитизма в горах. Такие инициативы от лица трудящихся в разное время выдвигали обкомы Адыгеи478, Чечено-Ингушетии, Дагестана479, Кабардино-Балкарии480 и т. д.
Результаты кампании оценивались в Москве и с политической точки зрения и легли в основу решений о дальнейшей судьбе чечено-ингушского и дагестанских народов. В рассмотренных добровольных мобилизациях начала 1943 г. новое руководство Дагестана, возглавленное в сентябре 1942 г. креатурой Берии и влиятельного лидера Азербайджана М.-Д. Багирова вторым секретарем ЦК КП(б) Азербайджана А.К. Алиевым, несмотря на издержки, выдержало экзамен.
Уже после отставки Л.П. Берии в 1953 г. К.Д. Кулов – в годы войны председатель правительства Северной Осетии – утверждал, что в 1944 г., когда на Северный Кавказ часто выезжал Берия, он «несколько раз похвалил народы Осетии и Дагестана как активных участников войны». «Он говорил правду, – добавляет Кулов, – но этим он упрекал другие народы Северного Кавказа»481.
Чечено-ингушское руководство (первый секретарь обкома – В. Иванов), несмотря на сверхусилия, не смогло переломить устойчивых антисоветских настроений в среде чеченских горцев. «Как никогда, – докладывал республиканскому обкому полковник Бронзов, – политическая и разъяснительная работа была хорошо организована… но [будучи] исключительно слабая в прошлом, [она] дала свои плохие результаты»482. Ощущая неотвратимость наказания, партийное руководство Чечено-Ингушетии всячески старалось сгладить свои промахи. 13 мая 1943 г. в постановлении местного обкома было заявлено о «готовности чечено-ингушского народа выполнить свой долг перед советской отчизной», но перечисление затем «ряда крупных и серьезных ошибок» фактически перечеркивало популистский тезис483.
После кампании февраля – марта 1943 г. в северокавказских республиках добровольческое движение существовало только в рамках частной инициативы отдельных людей, но не в масштабах республиканских мероприятий. В отношении чеченцев и ингушей было и вовсе признано целесообразным прекратить вербовку добровольцев, а контингенты, оставшиеся после республиканской кампании, распустить по домам484.
Часть четвертая
Горцы в рядах Красной Армии: в тылу и на фронте
1
Укомплектование воинских частей представителями народов Северного Кавказа
На 22 июня 1941 г. в составе Северо-Кавказского военного округа имелись управления трех стрелковых и одного танкового корпуса, десять стрелковых (28, 38, 106, 129, 157, 158, 165, 171, 175, 207-я) и ряд кавалерийских дивизий485. Все кадровые соединения были укомплектованы преимущественно славянским командным, младшим начальствующим и рядовым составом.
С первых дней войны коренные жители Кавказа стали поступать на укомплектование частей и учреждений Красной армии. В Северо-Кавказском военном округе, включавшем в себя к началу войны, кроме территорий северокавказских автономных республик (кроме Дагестана, относившегося к Закавказскому военному округу), многонаселенные русскоязычные Ростовскую, Сталинградскую области, Краснодарский и Орджоникидзевский (Ставропольский) края, военнообязанные и призывники северокавказских национальностей имели незначительный удельный вес среди славян.
