То есть уже имевшихся на фронте лошадей было нельзя кормить достаточной дачей. Но новые лошади продолжали прибывать и прибывать. Весной, когда в России полыхала революция, а на фронте, по идее, должно было бы начаться наступление, много лошадей было потеряно безвозвратно: «Конский состав армии весной, при теоретической норме в шестьдесят семь фунтов зернового фуража, фактически падал от бескормицы в угрожающих размерах, ослабляя подвижность армии и делая бесполезным комплектование ее лошадьми, которым грозила та же участь»
[132]. Это и есть нецелевое использование конского запаса страны.
Помимо собственно самого фронта, нецелевое использование лошадей для войны ударило и по тылу. Основные издержки мер подобного рода несло на себе крестьянство, так как именно ему принадлежала львиная доля русских лошадей. Также цены на лошадь, подлежавшую набору в армию, как правило, были не менее чем на сто процентов ниже ее действительной стоимости. Такое явление приняло массовый характер уже в 1915 году, когда сдача проходила по 150 рублей при рыночной цене в 175 — 180. «Ножницы цен» имели тенденцию к росту в ходе войны: крестьянин терпел неизбежные убытки, сдавая свою лошадь военному ведомству. В периоды, когда лошадь особенно требовалась для сельскохозяйственных работ, цены на лошадей, естественно, возрастали. Причем не на двадцать процентов, как до войны, а более чем вдвое. Приведем местные цены Московской губернии на крестьянскую лошадь в рублях, варьирующиеся в ходе войны
[133].
Правда, необходимо заметить, что общее поголовье лошадей в Российской империи в годы Первой мировой войны не претерпело особенных изменений. В этом отношении, как и во многих прочих, Россия могла еще продолжать успешную борьбу, и только беззастенчивая ложь оппозиции, клеветнически извращавшей действительные факты, позволила свершиться Февральской революции, затем планомерно скатившейся в Октябрь. Да, царская власть испытывала массу трудностей, и прежде всего в снабжении. Это подробно показано выше. Однако, преодолев трудный период времени года (зиму), русские вновь наращивали силы, решая возникавшие проблемы — по крайней мере частично, чтобы продолжать войну. Австро-германцы же были настолько истощены, что лишь великая Русская революция позволила им продержаться еще два года мирового конфликта, выключив из него Восточный фронт.
В 1914 — 1917 годах в Российской империи наблюдается рост числа конского поголовья в крестьянских хозяйствах, правда, идущий параллельно со снижением количества лошадей в рабочем возрасте — до 85% в 1916 году и 65% — в 1917 году. Однако этот факт свидетельствует лишь о временных затруднениях, вызванных войной, а общий рост поголовья имел вполне положительную роль с точки зрения перспективы — по окончании войны Россия не испытала бы никаких затруднений в отношении лошадиных сил. Экономического истощения страны не было и близко, а сокращение народного потребления во время войны — явление неизбежное. Исследователь Московского региона отмечает: «…затруднения 1914 — 1915 гг. носили большей частью временный характер и были обусловлены, с одной стороны, издержками ориентации хозяйства на условия военного времени, а с другой — иными, непосредственно не связанными с войной обстоятельствами. На это, в частности, указывает резкий рост молодняка в 1916 — 1917 гг., а как следствие, и общего поголовья. Причем лошадиное стадо за указанный срок увеличилось более чем на тринадцать процентов и, таким образом, значительно превысило даже уровень довоенных лет»
[134].
В то же время итоги сельскохозяйственных переписей 1916и 1917 годов сводят данную проблему к величине вовсе ничтожной. Следует отметить, что эти данные были неполными (особенно для 1917 года) и касались только крестьян и только в Европейской части России. Как ни называй статистику, но до революции в России она проводилась достаточно добросовестно, за счет использования земских органов. Кроме того, военные переписи имели реальную задачу: выяснить возможности народного хозяйства Российской империи для продолжения борьбы. Так что фальсифицировать данные не было никакой нужды. Крестьянское хозяйство Европейской России накануне и в годы войны (по обеспеченности конским составом) — 1912 — 1916 гг. имело
[135]:
* По переписи 1917 года.
По подсчетам статистиков, одна лошадь могла управиться с обработкой пяти десятин посева. Как кажется, с учетом этого наличного числа лошадей для обеспечения самого крестьянского хозяйства и образования товарного запаса во имя нужд фронта было недостаточно. Тем не менее в целом крестьянское хозяйство было обеспечено тягловой силой, хотя действительно реквизиционным мерам подверглись прежде всего лошади в возрасте четырех-пяти лет, в расцвете сил. Небольшие крестьянские наделы могли, с известной оговоркой, быть обработаны скотом и более старшего возраста. Поэтому перепись и отмечает общий рост числа рабочих лошадей. Помимо прочего, в конце 1915 года, как только выяснилось, что война затягивается на неопределенное время, а значит, надо заняться нуждами народного хозяйства страны, было твердо установлено, что в каждом крестьянском дворе обязательно оставляется пара лошадей.
В крупных помещичьих и хуторских хозяйствах оставлялись по две лошади на каждую десятину посева. То есть вдвое, а то и втрое больше. Причина этому заключается в том, что именно данный тип хозяйств давал главную долю товарного хлеба, который, собственно, и шел в армию, в то время как крестьянское хозяйство в годы войны имело тенденцию своего развития к натурализации — самообеспечению. Представляется, что это сравнительно справедливо: крупные хозяйства имели большую прибыль, однако только они и могли обеспечить фронт продфуражом.
Тем не менее крестьяне стремились к соблюдению «равенства» в несении военного тягла, а потому доводили до властей сведения о наличии лошадей у помещиков. Особенную силу это явление приобрело с развязыванием кампании «шпиономании» в 1915 году. Стремясь уклониться от ответственности за неудачный ход военных действий, Ставка и ряд высших штабов стали перекладывать эту ответственность на «происки темных сил». Для великого князя Николая Николаевича и его сотрудников это, разумеется, было легче и удобнее, нежели признаться стране и Вооруженным Силам в своей бездарности, халатности и одновременно нежелании добровольно уйти с занимаемых высоких постов. Обвинения следовали самые необычные, парадоксальные и невозможные. Тыл подхватил инициативу Ставки. Теперь практически любой донос связывался с деятельностью на благо противника. Например, крестьянская анонимка еще в марте 1915 года указывала: «…Прибалтийские бароны-патриоты, укрывающие лошадей от мобилизации, оказались и у нас в Новосильском уезде [Тульской губернии] в лице земского начальника 1-го участка В.Ф. Навроцкого и потомственного дворянина И.Н. Шатилова…»
[136].
