Однако Джордж Кеннан, специальный корреспондент «Outlook» на Дальнем Востоке, писал из Токио 17 сентября 1905 года:
«Агрессия была направлена против властей и полиции, а не против иностранцев. Телеграммы из Токио о сожжении христианских церквей и нападении на вечеринку, которую проводил мистер Гарриман, могли произвести в Соединенных Штатах впечатление, что мятежники были этакими японскими «боксерами»
[101] или что это было выражение ненависти к американцам за ту роль, которую сыграл президент Рузвельт в принятии нежелательного мира. Однако такое впечатление было бы целиком ошибочным. Это правда, что несколько местных христианских церквей было сожжено, но расследования показывают, что, по крайней мере в некоторых случаях, японские прихожане этих церквей спровоцировали эти действия своей поддержкой правительства и публичным одобрением условий мира. Так что, возможно, четкого движения именно против христианских церквей, как таковых, и не было. Верно и то, что доктор Лайл, возвращаясь с вечеринки Гарримана, был ранен на улице камнем; но это могло случиться с любым, кто стал бы продираться сквозь толпу в повозке рикши. Если бы мятежниками двигал дух ненависти к иностранцам, они бы устраивали враждебные демонстрации перед посольствами или напали бы на императорскую гостиницу. В ней было полно американцев и англичан, и она находилась всего в ста ярдах от эпицентра беспорядков. В конце мятежа я ездил на рикше по разным частям города, но ко мне никто не приставал и никто не нападал на меня. Напротив, люди обращались со мной с ненужной и загадочной учтивостью».
Бельгийский посол Альберт д'Анетан, в тот момент старшина дипломатического корпуса в Токио, телеграфировал на родину 10 сентября 1905 года: «Движение ни разу не принимало характера направленности против иностранцев». В телеграмме от 19 октября д'Анетан утверждал: «Общее недовольство направлено только против [японского] министерского кабинета. Пресса не нападает на президента Соединенных Штатов, и никто не сомневается в возвышенности его воззрений и незаинтересованности его политики». «Japan Chronicle» от 8 сентября 1905 года писала:
«Иностранного жителя Токио, который приехал на поезде в Кобэ вчера утром… чтобы посмотреть, что происходит, приятно удивило бы, что, несмотря на то, что были попытки разрушить резиденцию министра внутренних дел, в находившейся неподалеку императорской гостинице не было разбито ни одного стекла».
Всегда трудно определить основной характер такого бесформенного явления, как бунт. На свидетельства очевидцев очень сильно влияет их система взглядов; поэтому им нельзя придавать одно и то же значение. Официальный представитель Соединенных Штатов, естественно, будет видеть происходящее иначе, чем корреспондент американского журнала. Положение бельгийского посла в данном случае было не тем же самым, что и положение его американского коллеги. Было бы явным преувеличением заявлять, что в мятеже напрочь отсутствовали настроения против иностранцев или против американцев. Из японских полицейских записей от 5 сентября 1905 года мы видим, что толпа у резиденции министра внутренних дел радостно приветствовала картину, где головы Комуры, Такахиры и Рузвельта истекали «кровью», и что в ту же ночь толпа численностью примерно в тысячу человек собиралась вокруг американского посольства, хотя ничего серьезного не произошло. Вдобавок к этому, несколько живших в императорской гостинице американцев подверглись нападению толпы и вынуждены были бежать в американское посольство.
Хотя назвать мятеж в Хибии антиамериканским тоже было бы преувеличением, после Русско-японской войны японо-американские отношения, кажется, вошли в новую, менее дружелюбную фазу. Непосредственные причины этих перемен, скорее всего, заключались в новой роли Японии в мире, особенно на Дальнем Востоке, и последовавшего за этим соперничества мировых держав в Маньчжурии. Сначала напряженность между двумя странами ощущалась на уровне высшего политического руководства, а не на уровне мятежников на улицах Токио. Из газет того времени, следственных документов и других относящихся к делу источников нельзя сделать вывод о том, что члены Рэнгокай, а тем более мятежники собирались протестовать против президента Рузвельта из-за роли, которую он сыграл в мирной конференции.
Недавно стало известно, что сам американский посол Гриском отправил обстоятельный отчет государственному секретарю 15 сентября 1905 года, «объясняя, что агрессия была направлена в первую очередь против полиции, во вторую — против японских правительственных чиновников и лишь по случаю — против иностранцев». Кроме того, военный секретарь Тафт, находившийся во время мятежа в Японии вместе с Алисой Рузвельт, дочерью президента, послал 17 сентября 1905 года телеграмму Рузвельту, где говорилось: «Все попытки создать впечатление, что в массе японского народа питаются чувства против иностранцев или против Америки, беспочвенны».
Дальнейшие свидетельства, опровергающие представление о бунте в Хибии как об антиамериканском, можно найти в недавней публикации «Кокурюкарабу». Там утверждается, что 6 сентября Утида Рехэй был в клубе «Мицуи», расположенном на углу площади Хибия, развлекая своими почти сверхчеловеческими познаниями в дзюдо знаменитого американца Е.Х. Гарримана и его дочь. Если бы бушевавший на улице мятеж был действительно антиамериканским, разве мог бы оябун Кокурюкай заниматься подобным? Мы принимаем за наиболее точное описание природы бунта версию, изложенную в телеграмме Грискома от 15 сентября.
Лидеры Кова Мондай Доси Рэнгокай не планировали мятежа и не участвовали в нем. Их изначальной целью было создание жесткого общественного мнения в Японии с целью ужесточить позицию Японии за столом переговоров. Если бы эта цель была достигнута, они могли бы рассчитывать хотя бы на молчаливые уступки олигархов
[102]. Поддержка и поощрение правительства лидерами Рэнгокай сменились на оппозицию только тогда, когда они поняли, что скоро будет заключен мир, далеко не соответствующий их ожиданиям. Даже тогда их целью было обратить общественное мнение против мирного договора путем выступлений и собрания национального съезда, который бы выдвинул резолюцию с требованием подать петицию императору и другим ключевым фигурам правительства. В этом случае антиправительственная деятельность этих политических активистов, поддерживавших доктрину «кокутай» и требовавших жесткой внешней политики для укрепления национальной силы Японии, не перешла бы определенные пределы. Они и не мечтали о том, чтобы возглавить национальное движение, которое могло бы изменить существующую политическую структуру.
Непосредственной причиной бунта стало вмешательство полиции в массовую демонстрацию против мирного договора
[103]. Если бы правительство действительно «дало бы вопросу постепенно утихнуть», как писал 2 сентября 1905 года Кацура Ямагате, мятежа, скорее всего, не произошло бы. Мнения современников почти единодушно сходятся в этом. Поэтому особенно жаль, что нам до сих пор еще предстоит найти материалы, из которых стало бы понятно, каким образом правительство пришло к решению вмешаться. После инцидента юристы, профессора и другие лица возглавили движение протеста, требовавшее, чтобы правительство приняло на себя ответственность за ошибки в управлении полицией
[104]. Сам премьер-министр Кацура, казалось, был к этому готов и принудил к отставке министра внутренних дел Ёсикаву в очевидной попытке локализовать ответственность правительства за мятеж. Комиссар столичного отделения полиции также ушел в отставку.
