Московское же правительство, всячески открещивавшееся от «разбоев» донцов на море и враждебно относившееся к вольным порядкам на Дону, было заинтересовано в существовании Войска Донского — своего фактического защитника на юге и необходимого противовеса Османской империи и Крымскому ханству. И даже если бы в Москве вдруг приняли самоубийственное решение отказаться от этого противовеса, то для переселения казаков требовалось сначала «сбить» их с Дона. Как раз одну из причин невозможности этого Ф. Кантакузин объяснял Фирари Хасан-паше. Другая причина заключалась в том, что у Московского государства просто не было сил, способных произвести означенное «сбитие». Естественно, план капудан-паши и Ф. Кантакузина не был принят и остался в истории в качестве забавного, но характерного эпизода.
У В. Миньо говорится, что в 1634 г. главнокомандующий османским флотом боролся с казаками в Дарданеллах (о чем сказано в предыдущей главе), но мы не имеем никаких сведений о босфорском походе этого года.
Затем набег к Босфору совершили запорожцы. Весной 1635 г., несмотря на сопротивление властей Речи Посполитой и запорожских «старших», некоторое число сечевиков пошло в дальний морской поход. 17 июня османский каймакам Байрам-паша сообщал польскому королю Владиславу IV, что в месяце зилькаде, т.е. между 18 апреля и 17 мая
[554], «разбойников казацких днепровских семь лодок, вышедши на Черное море, пришли даже сюда до устья морского (до входа в Босфор. — В.К.), потому что галеры и армата цесарская были на Белом море, а иные военные корабли по делам военным пошли в Трапезунт».
Заходили ли запорожцы в сам пролив, неизвестно. Согласно каймакаму, они «много зла наделали несчастным подданным, немало забрали имущества; галеры, которые были на устье морском, вышли на них и погнались, и захватили две лодки, которые, убегаючи, были выброшены на берег, а другие темной ночью бежали и пошли в свои стороны».
М.С. Грушевский, ошибочно датируя само послание месяцем зилькаде, упоминает и письмо короля польному гетману Николаю Потоцкому от августа 1635 г. о том, что казаков, ходивших на море вопреки запрещению, надо поймать и покарать, и замечает: не знаем, о том же или о другом походе писал король, но таких походов в то время, вероятно, было несколько; Львовская летопись даже категорически говорит, что именно в 1635 г. казаки пять раз ходили на море, «хотя на достоверность этой цифры, разумеется, нельзя сильно полагаться».
В составленном в 1634 г. «Описании Черного моря и Татарии» Э. Дортелли сообщал о причинении запорожцами немалого вреда «прибрежным местам Татарии и проливу Черного моря» (Крыму и Босфору) и замечал, что казаки «наводят такой страх не только в Татарии и всем Черном море, но и в Константинополе», и что «из-за них там вооружают ежегодно флот, частью или весь». С 1637 г., после взятия донскими казаками Азова и перехода в их руки господства на Азовском море, резко усилились опасения турок перед ожидавшимися донскими и доно-запорожскими набегами на Черное море, Босфор и, вполне возможно, сам Стамбул.
Образно эти опасения охарактеризовал А.И. Ригельман: «Как скоро Амурату (Мураду IV. — В.К.) о потере Азова весть дошла, вообразилось ему тотчас, что по этим обстоятельствам соединившиеся козаки (донцы и запорожцы. — В.К.), естьли похотят, то легко уже и в Серале посетить его могут». В самом деле, в Стамбуле говорили, что отныне туркам никогда не быть в покое и всегда ожидать погибели, а по умножении казаков и укреплении захваченной ими крепости, «не взяв Азова, и… во Царегороде не отсидетца», и что Азов поэтому стал «пуще и тошнее Багдада»
[555].
Тревога в османской столице возросла в связи со слухами о возможном восстании греков, которые могли соединиться с казаками. В июне 1638 г. по подозрению в государственной измене и связях с казаками был умерщвлен константинопольский патриарх Кирилл Лукарис, о чем подробно расскажем в дальнейшем. В предшествовавшем месяце прибывший в Москву грек Петр Юрьев, гонец от сучавского митрополита, говорил в Посольском приказе, что султан «сам, остерегался от Запорог и от донских казаков, на проходе к Царюгороду с Черного моря 10 000 янычан поставил для обереганья».
Неудача азовской осады 1641 г. еще больше усилила панические настроения в Стамбуле. Весь город, сообщали находившиеся там русские дипломатические гонцы Богдан Лыков и Афанасий Буколов, состоит в «великом смятении», «и ни от которой стороны такого спасенья не имеют, как от Азова». Сведения о ходе осады засекретили: была «великая заповедь, чтоб нихто про Азов ничего не говорил». Великий везир приказал немедленно казнить двух гонцов, разгласивших «в миру» информацию о неудачной осаде. Пленники рассказывали московским представителям, что секретность поддерживалась, чтобы рабы «и всякие християне не взволновались на басурман», но великий везир скрывал информацию и от султана.
Молдавский гонец, будущий посол в России Атанасе Иоан поведал в Москве, как на его глазах 28 октября 1641 г. в Стамбул «пришли испод Азова 26 катарг с побитыми и с ранеными людьми, а иные порожжие, и в те поры… во Царегороде у турок добре было кручинно». «И салтан… велел было гречан во Царегороде всех побить. И то… отговорили салтану мать же ево салтанова да муфти, что у них по их турской вере в патриархово место».
По словам гонца, те воины, «которые были под Азовом, говорили: будет де салтан и с ним и везирь пойдут под Азов (в новый поход. — В.К.) сами, и они с ними будут готовы, а будет де они, салтан и везирь, сами под Азов не пойдут, и им никак не хаживать, лутче де им во Царегороде всем помереть, а под Азов без салтана и без везиря не хаживать, то де не богдатцкая (багдадская. — В.К.) служба, под Богдатом де было туркам гулянье, а под Азовом кончина бусурманская».
В общем, как замечал В.Д. Сухоруков, «в Константинополе проведали о состоянии дел азовских, и ужас объял всех жителей; твердили, что им не усидеть в Цареграде, и страх распространился на все окрестности».
