Глава 1.
ОБРАЗОВАННОЕ ОБЩЕСТВО И НАРОД
(И.С. Розенталь)
1. Общественное мнение и настроения
Мировая война потребовала от государств-участников помимо мобилизации всех материальных и людских ресурсов национального согласия. Для упрочения в массовом сознании уверенности в том, что речь идет о защите общенациональных интересов, правительства большинства воюющих государств использовали сложившиеся ранее механизмы воздействия на общественное мнение. Партийная и всякая иная дифференциация общества не подвергалась при этом сомнению, тем более что, как одобрительно отметил в начале войны на страницах «Русской мысли» А.С. Изгоев, и «все социал-демократы стали националистами»
.
Война застала страну в неустойчивом состоянии неравномерной и далекой от завершения трансформации. Несмотря на то что проблемы, перспективы и риски этой трансформации по-разному интерпретировались расколотым общественным сознанием, в глазах представителей правящих и консервативных кругов (хотя и не всех), генералитета и прежде всего носителей верховной власти у воюющей России имелось определенное преимущество — жизненность формулы «За веру, царя и отечество»
[112]. Эрозия первых двух составляющих этой формулы началась еще до войны, но исходя из убеждения в достаточной ее прочности можно было не придавать слишком большого значения «так называемому» общественному мнению главным образом горожан, потребности которых в информации удовлетворяла в той или иной мере периодическая печать.
С этой точки зрения было не столь уж важно, что уровень информированности крестьянства, по преимуществу неграмотного, оставался все еще невысоким, и большое место по-прежнему занимала «молва», основанная часто на всякого рода слухах и толках. Правда, подобная информационная архаика имела место и в столице, и даже на верхних этажах общества, но там она порождалась архаическими чертами государственности. Некоторые близкие ко двору аристократические клубы, салоны и кружки состязались друг с другом в качестве центров политических сплетен, так было и в годы войны
.
Элементы оформленных идеологических систем воспринимались или отторгались, попадая на ту или иную социокультурную почву — со своими групповыми интересами, традициями, предрассудками и т. д. Непосредственная реакция на реалии войны, отразившаяся в письмах того времени и реже в дневниках, могла носить, но далеко не всегда следы чтения или пересказа прочитанного. Тем не менее общая ситуация отличалась от того, что было не только в 1881 г., когда К.П. Победоносцев, по-видимому, первым, говоря об общественном мнении, употребил пренебрежительный эпитет «так называемое»
[113], но и со времени войны с Японией. Круг тех, кто постоянно или изредка обращался к прессе, заметно расширился. В 1895 г. в стране насчитывалось 841 русскоязычное периодическое издание, в 1914 г. — 3111. В сравнении с таким же по продолжительности предшествующим периодом темп роста увеличился в 5,7 раз и был вдвое выше, чем прирост городского населения
. Оценить хотя бы отчасти возрастающую роль прессы в формировании общественного мнения сумели немногие из государственных деятелей начала века
[114], а «допотопная», по мнению критиков, правительственная политика в этой сфере не отличалась гибкостью и не принесла ощутимых результатов. «Временные правила о печати» 1905 г. так и не заменил постоянный закон, следствием репрессий была недолговечность изданий, субсидии отдельным газетам правого толка не окупались, дальше разговоров о желательности «покупки» серьезных органов печати и «приручения» наиболее влиятельных журналистов, создающих общественное мнение, дело не пошло
.
Во время войны газеты и журналы, являвшиеся фактически партийными изданиями, сохраняли круг своих читателей (кадетские «Речь», «Русская мысль», орган прогрессистов «Утро России» и др.) или продолжали их терять («Русские ведомости», октябристский «Голос Москвы», издававшийся до июля 1915 г., правые газеты). Леворадикальные партии лишились своих легальных газет накануне или в начале войны и должны были в лучшем случае довольствоваться выпуском журналов и сборников. Зато сильно выросли тиражи некоторых независимых газет. Если до войны желало быть «газетой для всех», «делающей» общественное мнение, «Новое время», то реально стало таковой «Русское слово», оно превратилось в самую мощную в России «фабрику новостей». В начале войны тираж газеты составлял 569 тыс. экз., а в 1917 г. достиг 1 млн., и 80% тиража распространялись в провинции
. Пользовалась успехом у «публики», благодаря сотрудничеству видных писателей и ученых, выходившая с 1916 г. «Русская воля»
[115].
Приходится вместе с тем иметь в виду, во-первых, военную цензуру и, во-вторых, то, что доступ газет в действующую армию и в тыловые лазареты сужался по усмотрению местных властей. С.П. Мельгунов отметил в апреле 1915 г., что в Москве «в лазаретах читать разрешено только “Московские ведомости” и “Русское слово”»
. На фронте в декабре 1915 г. генерал Шишкин приказал «солдатам купить гармошки, скрипки, выписать газеты, например “Свет” или вроде», а «для офицеров граммофон и также газету и т. д.»
Наконец, в конце 1916 г. и императрица писала с возмущением об ограничениях в доступе на фронт газет, но только правых: «Почему генералы не позволяют посылать в армию “Р[усское] Знамя” (небольшая патриотическая газета)?» Соглашаясь с Дубровиным, который «находит, что это — позор», она добавляла от себя: «Наши начальники, право, идиоты»
.
[116]
