Из Симбирского ГЖУ в октябре 1915 г. сообщали: «…Во всей стране политическое нервное настроение… Страна ждет чего-то и к чему-то готовится…»
«Настроение в массах нервное, у многих — подавленное… Сейчас… поднят вопрос о создании “психологического тыла”», — писала газета «Сибирская жизнь» 7 ноября 1915 г. Увы, эта задача не решалась. Недовольство масс приобретало все более непредсказуемый характер.
Агрессивные эксцессы возникали по любому поводу. 17 августа 1915 г. в Петрограде возникли волнения из-за отказа в размене банкнот на мелкую монету. Вновь поползли слухи о виновности евреев
(на деле имело место упущение министерства финансов)
. «Вчера вечером… на Хитровом рынке были беспорядки: недовольные ночлежники напали на полицию за преследование продажи “ханжи” и политуры; в результате: 1 хитровец убит, несколько десятков городовых ранено камнями», — записывал в дневнике историк Орешников
. В октябре 1915 г. в Саратовской губернии сплетничали, что немцы «всюду вредят» — в министерствах, в армии, на фабриках, а «крепости сдают нарочно за золото». Говорили также, что «в армии измена»
. Вектор этнического недовольства легко менялся. В мае 1916 г. в Красноярске неожиданно вспыхнул «продовольственный бунт». Было разгромлено 52 лавки, из них более половины — еврейских. Погром связывали с антисемитским настроем властей. Беспорядки произошли также в Иркутске
.
В сентябре 1915 г. в Волхове Орловской губ. по случаю очередного призыва в армию толпа побила стекла и двери в булочной германского подданного Г. Тецлова. На следующий день 2-тысячная толпа разнесла булочную, затем магазин Шестакова. Расхищением обуви занялись по преимуществу женщины; мужчины предпочли казенную лавку с денатурированным спиртом. Толпа требовала «Долой немца!», но появление вооруженного наряда встретила криками «Долой полицию!». Полицейские принялись стрелять в воздух, шальной пулей вдали от толпы был убит обыватель. Расследование установило, что среди погромщиков были местные мещане, выздоравливающие солдаты, наконец, мобилизованные. Последние соглашались отправиться на фронт только вслед за пристроившимися на местных заводах купеческими сынками. К дознанию было привлечено немало женщин — почти поголовно неграмотных мещанок. Перед судом предстали 10 мещан, 3 крестьянина, 1 старший унтер-офицер и 1 солдат — все православные. Семеро из них получили от 2 до 8 месяцев тюрьмы
.
В январе 1916 г. полиция сообщала, что в столице перед Рождеством люди заговорили о «необходимости устроить погром лавок, который обратил бы внимание администрации на различные злоупотребления…» К тому времени слухи, по мнению полиции, сложились в голове обывателя в «цельную и стройную теорию»: если продуктов не хватает, цены на них растут, то «это делается немцами, чтобы вызвать беспорядки внутри России, — немецкие агенты подкупили русских купцов». Подобные представления варьировались: для правого и консервативного обывателя главные виновники — подкупленные немцами евреи; для либерального — Министерство путей сообщения; для октябристов — «банки с интернациональными акционерами»
. В начале февраля 1916 г. Богословский обратил внимание на слух о том, что приостановка сообщения Москва — Петроград вызвана отнюдь не необходимостью экстренной доставки в столицу продуктов, а «вывозом из Петрограда разных ценностей, т. е. эвакуацией Петрограда». Он недоумевал: «Кто фабрикует такие гнойные, гнилые известия? ...Они ползут и все-таки свое дело делают, уныние распространяют»
.
Социально стрессовые ситуации порождают своего рода эпидемию пессимистических преувеличений. Слухи продвигались сверху вниз от людей, имеющих больший доступ к информации, к людям малообразованным.
В традиционалистских низах они принимали гротесковую, фантазийную и, в конечном счете, апокалипсическую форму. Возвращаясь в верхи, они, в свою очередь, создавали ощущение беспомощности перед надвигающейся угрозой.
Слабость патерналистской власти вызывает чувство беззащитности. Недостаток гражданской солидарности порождает гипертрофированные представления об особой сплоченности всевозможных меньшинств. Отсюда разговоры о том, что полицейские чины подкупаются евреями
. Из Казанского ГЖУ сообщали, что в связи с наплывом в университет учащихся из других университетов «произошел раскол: одни студенты за евреев, другие против». Вдобавок заговорили о том, что «в случае призыва студентов евреи останутся учиться они не могут быть офицерами»
.
Германофобия постепенно оборачивались против существующей власти
.
Правительству доносили, что «началось брожение в деревне», его провоцируют побывавшие на фронте солдаты, которые «восхищаются экономической жизнью немецких народов и их государей». Как результат, в 1916 г. «многие из крестьян не стесняются с искренностью выражать пожелания, чтобы в русских землях скорее водворился немецкий порядок»
.
Народ все более отчуждался от власти, не выдерживающей сравнения с неприятелем. Ситуация усугублялась «возвращением» пьянства. В хлебопроизводящих губерниях крестьяне умышленно перегоняли зерно в самогон
. Позднее в газетах писали о караванах подвод с домашним спиртным, направлявшихся к линии фронта. Сообщали, что на Украине едва ли не в каждом селе действуют «самодельные водочные заводы».
«Сухой закон» обходили изобретательно. В 1916 г. в Архангельской губернии процветала винная контрабанда, а владельцы пивных заводов выпускали под видом «безалкогольных напитков» бражку
.
В середине 1916 г. во власти разуверились едва ли не все. Незадолго до своей гибели знаменитый герой-партизан Леонид Пунин с горечью отмечал, что генералы ни на что не способны, а «кругом — подло, подло, подло… 75% сволочи»
. В штабе Юго-западного фронта «почти открыто» говорили, что в Ставке «много такого элемента, который симпатизирует немцам»
. На ходе событий все больше сказывался рост взаимного недовольства.
2. Рабочие и социальный протест в городе
Для массы рабочих патриотизм символизировал утверждение социальной справедливости в «своей» стране. Сообщали, что в Николаеве рабочий-эсдек Белов заявил градоначальнику о единении и преданности нашему императору
. Наблюдалось и нечто противоположное. В Петрограде были слабые попытки устроить демонстрации запасных под лозунгами «Долой войну!». В Пермской губернии 5 тыс. рабочих Лысьвенского завода, бастовавших с весны 1914 г., при известии о мобилизации разъярились. Как сообщала полиция, 20 июля рабочие и запасные нижние чины осадили здание заводской администрации и облили его керосином, подожгли, а «выбегавших оттуда зверски убивали»
. Погибло 15 полицейских стражников и служащих. Пятерых бунтовщиков приговорили к смертной казни, 415 рабочих сослали в административном порядке. В меньших масштабах события повторились на Надеждинском заводе
.
Прежняя «классовая» конфликтность сомкнулись с «обывательским» недовольством. Дороговизна стала особенно ощутимой с начала 1915 г.: цены на керосин, мыло, дрова, уголь, жилье резко поднялись, а соль стала исчезать из продажи. Столичный городской голова в феврале 1915 г. предупреждал полицмейстера, что «мы, может быть, накануне народных движений, причем не исключена опасность голодного бунта»
. «В Москве становится очень трудно жить, — отмечал Тихомиров 18 марта 1915 г. — Все страшно дорого…
