Между тем к 1917 г. существующая власть была попросту недостойна серьезного инсургента. К тому же в хаосе тех дней претендовать на эту роль было некому. Протоколы VI съезда большевистской партии (26 июля — 3 августа 1917 г.), на котором, как считалось, и выкристаллизовалась идея антиправительственного заговора, обнаруживают скорее недоумение присутствующих. Если Ленин засыпал съезд отчаянными призывами к подготовке восстания
, то резолюции съезда лишь заученно повторяли мысль о «полной ликвидации диктатуры контрреволюционной буржуазии» и завоевании пролетариатом государственной власти
. В лучшем случае съезд уныло плелся в хвосте ленинских предложений.
По иронии или намеку судьбы руководящая роль на съезде досталась Сталину. Выглядел он неуверенно. Череда высказываний о том, что «война продолжается, экономическая разруха растет, революция продолжается, получая все более социалистический характер», звучала неубедительно. То же самое относится к заявлениям о том, что «именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму»
. Делегатов, больше надеявшихся на пришествие мировой революции, откровенно раздражали попытки выдать все это за «марксизм творческий». Более убедительно на этом фоне выглядела резолюция об экономическом положении, где во главу угла ставилась организация «правильного обмена между городом и деревней, опирающаяся на кооперативы и продовольственные комитеты» и т. д.
Но под этими словами подписался бы любой, обычно сочувствующий правым эсерам, средний кооператор.
Делегаты вели себя на манер сельского схода, бестолково переминающегося с ноги на ногу в ожидании авторитетного начальства. Этот съезд ничего не решал и не мог решить.
Настроение недоуменного ожидания в обывательской среде усиливалось. 17 сентября ярославская газета «Голос» опубликовала унылое стихотворение одного из читателей. Среди прочих там были и такие строки: «И каждый день несет невзгоды, / Позор и обнищание стране, / Потерю нам доставшейся свободы…»
Это были слова пассивной жертвы событий. И таких людей становилось все больше. Однако Ленин различал в происходящем только возможность свержения власти с помощью доведенных до отчаяния масс. Причем последних он вовсе не идеализировал. «Лишенные возможности получить ясные руководящие указания, инстинктивно чувствующие фальшь и неудовлетворительность позиции официальных вождей демократии, массы принуждены ощупью сами искать пути… В результате под знамя большевизма идет всякий недовольный, сознательный революционер, возмущенный борец, тоскующий по своей хате и не видящий конца войны, иной раз прямо боящийся за свою шкуру человек…»
Пожалуй, самым примечательным в этом пассаже то, что «сознательный революционер» и шкурник ставились в один ряд. Из такого смешение крайностей и рождалось умение выдавать желаемое за действительное.
Тем не менее большевики шаг за шагом завоевывали доверие все более возбуждавшихся масс. В октябре «сборища Петроградского Совета были не заседаниями, а столпотворениями, — свидетельствовал Ф. Степун. — Здесь все находилось в движении… это была какая-то адская кузница… Воля, чувство и мысли массовой души находились здесь в раскаленном состоянии… Особенно блестящ, надменен и горяч был в те дни Троцкий…» Степуна «унижало чувство бессильной злобы и черной зависти к тому стихийно-великолепному мужеству, с которым большевики открыто издевались над правительством…» С ними заодно были «все низменные силы революции»
.
Большевизм был далек от идеалов пролетариата. Он скорее рассчитывал на бунт отчаявшихся людей. Для осуществления подобной задачи требовалась доходящая до слепоты вера в осуществимость своих идеалов.
4. Упадок промышленности и активизация пролетариата
(В.П. Булдаков)
К осени 1917 г. стало очевидно, что попытки правительственного регулирования народного хозяйства не принесли успеха. Это касалось всех его отраслей, включая относительно успешные. Так, производство химической промышленности, начавшей было бурно развиваться, упало на 40%. Даже почти целиком работавшая на оборону металлообрабатывающая промышленность, до революции наращивающая производственные мощности, также вступила в полосу упадка. За 1917 г. ее валовая продукция сократилась по сравнению с предыдущим годом на 32%. Металлургическая промышленность Юга России так и не смогла оправиться от постигших ее еще до революции потрясений из-за расстройства транспорта, не обеспечивающего подвоз добываемого рядом угля и железной руды. Хуже всего обстояло дело в каменноугольной промышленности, где упадок наметился еще в 1916 г. В Донбассе добыча угля в октябре 1917 г. по сравнению с февралем уменьшилась на 23%. Всего за 1917 г. было добыто угля на 14% меньше, чем в предыдущем году. В целом производство угля в России было отброшено до уровня 1911 г. По некоторым данным, потребители недополучили 22,4% жизненно необходимого им топлива. Вывоз донецкого угля снизился во второй половине 1917 г., положение особенно ухудшилось в октябре. По свидетельству главноуполномоченного по донецкому топливу И.Г. Сергеева, даже «слабый, пришедший в совершенное расстройство транспорт» забирал «все под метелку». Падала и нефтедобыча: в 1917 г. она снизилась почти на 14% по сравнению с прошлым годом. Из-за нехватки цистерн в Грозном было закрыто несколько десятков скважин
.
Упадок коснулся и текстильной промышленности. Из-за расстройства транспорта не удавалось обеспечить вывоз хлопка из Туркестана. Резко сократился выпуск одежды, обуви и других предметов массового потребления. 20 октября военный министр А.И. Верховский докладывал, что правительство не смогло «ни одеть, ни обуть» действующую армию
. В тот же день правительство приняло решение о возобновлении работ на предприятиях кожевенной промышленности, угрожая при этом владельцам секвестром, а бастующим рабочим — увольнением
. «Сапожная проблема» так и оставалась нерешенной.
К октябрю 1917 г. железнодорожное движение на наиболее важных направлениях оказалось полупарализовано. Руководители железных дорог считали, что полная приостановка железнодорожного сообщения — вопрос ближайшего будущего. На заседаниях Предпарламента отмечалась «почти полная закупорка Московского узла и прилегающих к нему направлений», что обернулось «почти полным прекращением подхода продовольственных грузов к Петрограду, Москве и Северному фронту». Для Москвы сокращение подвоза сырья и топлива составило около 40%, для Петрограда подвоз снизился в 2,8 раза. В связи с этим в столице промышленное производство упало на 35%, в Москве — на 11%. Стали закрывать фабрики и заводы. Хозяйственная разруха породила массовую безработицу — явление, совершенно необычное для военного времени
.
К осени 1917 г. сложившиеся формы рабочего движения стали все чаще захлестываться стихийным бунтарством — сказывалось ухудшение материального положения рабочих. По некоторым подсчетам, уже в мае 1917 г. питерские рабочие в среднем потребляли 1,5 ккал., в июле — 1,7, в сентябре — 1,6, а в ноябре всего 1,2 ккал.
Но статистика не учитывает в полной мере масштабы «самоснабжения» населения — в том числе с помощью мешочничества.
В значительной степени ситуация определялась «накалом страстей». Налицо был кризис спроса-предложения, который лишь обострялся бумажной эмиссией. В атмосфере повышенных ожиданий и постоянных разочарований рабочие необычайно остро реагировали на любые неурядицы — от бытовых (перебои со снабжением) до политических (кризисы власти). Вероятно, в связи с этим во второй половине сентября в Ярославле произошли «очень сильные волнения рабочих на продовольственной почве», грозящие перерасти в погром
. Постоянно возникали затруднения с выплатой заработной платы. Из Перми сообщали о нехватке денег для расплаты с рабочими оборонных заводов, причем ситуация была чревата «повсеместными забастовками, остановкой всех предприятий… и приостановкой железнодорожного сообщения. Совет съездов бакинских нефтепромышленников сообщал 16 августа, что для выдачи аванса рабочим-нефтяникам требуется около 15 млн. мелкими купюрами, которых в местном отделении Госбанка нет
.
