Робот подозрительно уставился в пустоту.
– Что-то твой голос мне больно знаком!
– Разумеется, каждому знаком голос собственной совести! – ответил его невидимый собеседник.
– Так, значит, ты моя совесть? Ты уверена, что ты не тряпочное бешенство? – поинтересовался робот.
– Уверена! Скажи, Грохотун, тебя устраивает то, как ты живешь? Ты никогда не задумывался о смысле жизни и бытия?
– Чего-чего? – не понял робот, в речевой программе которого такие сложные слова отсутствовали.
– Говорю, никогда не задумывался, зачем ты живешь? – повторил голос.
Грохотун передернул плечищами:
– Живу, и все! О чем тут думать? От думанья блоки сознания портятся, а для моей модели новые найти трудно.
– А какая у тебе философия? – допытывался голос.
– Фило… какая? – не понял робот.
– Ну, план жизни у тебя какой?
– План-то? – Робот поскреб затылок. – Если есть возможность пострелять, я стреляю. Есть возможность подраться, дерусь! Если кэп чего-то велит, выполняю. Вот и весь план!
– А что-нибудь заветное у тебя есть? – продолжал невидимый голос.
– Увлечение, что ли? В смысле хобби-бобби? Ну, я зубы коллекционирую! Целую банку уже набрал. Поймаешь, бывало, девчонку или мальчишку, схватишь за ногу, поднимешь головой вниз и спрашиваешь: «Молочные зубы есть? А ну, гони!»
– А тебе не стыдно?
– Чего? Ах да, стыд! Кажется, раньше у меня была такая схема, да я ее выковырял. Все равно она ненужная, – похвастался робот.
Пока Грохотун беседовал со своей совестью, железный трос, свисавший с одного из бортов «Странника», осторожно зашевелился и его свободный конец незаметно обвил левую ногу робота.
– Ладно, Грохотун! Мне, совести, надоело с тобой разговаривать! Будешь исправляться? – нетерпеливо спросил голос.
– Не-а, мне и так хорошо! – отказался великан.
– Тогда я тебя заколдую и заставлю летать! – И Андрей (а это был, разумеется, он) дернул за рубильник.
Трос стал наматываться, и робот, которого неожиданно рвануло за ступню, повис вниз головой. Подождав, пока он поднимется метра на три, Андрей выключил монтажный барабан, оставив Грохотуна висеть кверху ногами.
Впервые в жизни угодив в такую дурацкую ловушку, рогатый робот гневно заревел, словно попавший в капкан медведь. Он с легкостью оборвал бы трос, но не мог до него дотянуться.
– Я прикончу тебя, совесть! – завопил он.
На груди Грохотуна раздвинулись щитки, оттуда выдвинулся секретный четырехствольный молекулярный пулемет и стал палить наугад во все стороны. Андрей, Василиса и Баюн, боясь случайного попадания, залегли за небольшую каменную гряду. Спустя минуту, видя, что никакого эффекта нет, робот прекратил стрелять.
– Ты жива, совесть? – крикнул он.
– Жива я, жива! – Андрей осторожно выглянул из укрытия.
– Совесть, я сдаюсь! Отпусти меня! – попросил Грохотун.
– Скажи «пожалуйста»!
– По-по-жалуйста! Я больше не буду! – с напрягом выдавил робот.
– Хорошо, я тебя отпущу, если… если ты придумаешь добрый стишок! – подумав, ответил мальчик.
Решив выполнить то, о чем просит совесть, робот надолго задумался. Он жестикулировал, чесал в затылке и размахивал над головой руками. Вдохновение долго не приходило, но Грохотун притащил его силой, подбадривая пинками.
Наконец, просияв, робот радостно взвыл:
– Эй, совесть, ты слышишь меня? Я придумал стишок!
– Читай! – крикнула Василиса.
И Грохотун, не удивляясь, что у совести изменился голос, продекламировал:
Жил да был один толстяк,
Он в лесу нашел пятак,
А его за то две мухи
Пристрелили из базуки!
– Ну как, добренький стишок? – спросил робот.
– Грохотун, ты неисправим! Я, твоя совесть, разочаровалась в тебе и ухожу навсегда! – сказала Василиса.
– Эй, совесть, подожди! Ты уйдешь, а я так и буду здесь висеть? – перепугался робот.
Пожалев его, Баюн привел в действие мотор, и трос опустил Грохотуна на землю.
– Совесть! Ты где? Ну, попадись ты мне! Эй, ты меня слышишь? А ну, иди сюда! – угрожающе завопил робот, как только ему удалось выпутаться из каната.
Но совесть не отвечала, и Грохотун решил, что она ушла. С неба спикировал попугай и уселся роботу на правый рог. К сожалению, попугай пропустил забавную сцену с канатом: в противном случае у него появилось бы чем дразнить великана до конца жизни.
– Ку-ку, а вот и я! Что ты делаешь, Грохотун? – спросила птица.
– Я вопю! – ответил Грохотун.
– «Вопю»? Такого слова нет!
– Зато смысл есть. А если смысл есть, то и слово будет! – не смутился робот.
– С кем ты разговариваешь, сам с собой? – спросил попугай.
– Нет, с совестью!
– С совестью? Ну ты даешь! Никогда не предполагал, что она у тебя есть! – изумился попугай.
– Я и сам не предполагал! Ну и классно же она дерется, скажу я тебе! Вся в меня! – сказал Грохотун.
Он снял с треноги лазерный пулемет, повернулся и отправился в «Звездный странник». Приключений на сегодня ему было более чем достаточно.
Тем временем, не снимая покрытого планетной пылью скафандра, Василиса поднялась на пневмолифте в рубку. Когда дверцы лифта открылись, капитан Крокс нетерпеливо повернулся на звук.
– Опять автоматика барахлит! Пора заменять ремонтных роботов! – буркнул он недовольно.
Пират вернулся было к компьютеру, как вдруг рядом зазвенел знакомый девичий голос:
– А вот и я! Вы волновались о нас, капитан? Не правда ли? Ведь именно поэтому вы так кричали на Баюна?
Пират вздрогнул и резко поднял голову. Окинув взглядом рубку, он убедился, что в ней никого нет.
– Ну вот, она мне уже мерещится! Что за наваждение! Глупая груда стали, забудь все надежды!
– Какие надежды, капитан? – тихо спросил голос.
На этот раз Крокс не стал даже оборачиваться. Должно быть, ему нравилось говорить с миражем.
– Надежды на любовь, на ее любовь, – сказал он с горечью.
Невидимый голос чуть дрогнул:
– Любовь? А она вам нужна?
– Любовь – это словно новая жизнь, – объяснил пират. – Василиса всегда такая веселая, а я давно утратил способность радоваться и только рядом с ней вспоминаю, что это такое. Все больше и больше я становлюсь машиной, бездушным киборгом, а что отличает меня, допустим, от Грохотуна? Только способность любить и страдать.
