На корабле мы с Саковичем восстановили вахтенную службу, поставив вахтенными начальниками кондукторов. В нижних палубах были парные патрули учеников с ружьями, вместо обыкновенных дневальных. Настроение команды в большинстве остававшихся учеников было очень нервное и обозленное самоуправством и террором главарей мятежа. На корабле еще оставались и скрывались вооруженные мятежники.
Уже в сумерках я сидел на диване в кормовой рубке на шканцах и чувствовал себя сильно уставшим. Но уйти спать было невозможно — каждую минуту что–то нужно было приказывать, разрешать, не разрешать, кого–то посылать.
Слышу, часовые у трапа и гюйса окликают шлюпку: „Кто гребет?“ Затем ко мне прибежали сразу несколько человек из команды и, почти задыхаясь от волнения, перебивая друг друга, говорили: там шлюпка, три вольных спрашивают Лобадина. Я сразу понял, что это визитеры к мятежникам, еще не знающие, что дело проиграно. Может быть, это тот член Государственной Думы. Я велел ответить, что их просят к борту. В это время вблизи показался наш баркас с конвоем, отвозившим мятежников. Я приказал им взять шлюпку и привести к трапу. На нижнюю площадку трапа я послал двух человек, чтобы сразу осмотреть и арестовать прибывших.
Когда первый из них поднялся на трап, ему скомандовали „руки вверх“ и обыскали. Бежать им, конечно, было некуда. Первым по трапу поднялся и вышел ко мне на палубу штатский, интеллигентного вида. Он был бледен, видимо, испуган, но держался спокойно.
— Вы кто такой?
— Я… я доктор Вельский.
— Ваш паспорт.
Паспорт был на имя доктора Вельского. Доктор Вельский был плохо выбрит, одет в пиджачную пару без белья. Однако было сразу видно, что он не из „простых“ и нарочно „вопростил“ свою видимость.
Вторым вышел человек из простого сословия, рабочий. На мой вопрос о фамилии он ответил: Иванов. Третьего я знал. Это был бывший матрос, плававший у нас на „Азове“, по фамилии Косарев. Выйдя в запас, он часто к нам приезжал в качестве торговца, привозил продавать съестное. Он–то и греб на своей шлюпке, его, по–видимому, наняли. Шлюпка пришла с восточного берега Ревельской бухты, от развалин монастыря Святая Бригитта, что далеко от города. Со стороны гавани и города шлюпку бы не пустили, так как весь берег был оцеплен войсками. Очевидно, что эта поездка была приготовлена заранее. Невольно я подумал, что это и есть тот обещанный „сановник революции“, член Государственной Думы, про которого говорили мятежники со слов Коптюха. Я теперь не помню, что мне сказал главный гость на вопрос: „зачем пожаловали?“ Кажется, что–то вроде: „приехали проведать знакомых“, или что–то в этом роде.
У трапа сгрудилась большая группа учеников. Когда „пленники“ вышли на палубу, то сзади я услышал полушепот, полусдавленный голос: „Вы уйдите, Ваше Благородие, мы это тут прикончим“. Я почувствовал и понял, что если я сейчас же не приму мер и не отошлю „гостей“ на берег, то они будут убиты на месте. Не отходя от арестованных, я вызвал одного артиллерийского кондуктора и приказал ему назначить взвод учеников с винтовками и выдать боевые патроны. В присутствии взвода я сказал кондуктору, что арестованные должны быть доставлены в город и сданы властям. При этом, имея в виду, что обозленные ученики смогут убить арестованных по дороге, я сказал кондуктору, что он отвечает мне за их сохранность: если кто их будет отбивать, немедленно стрелять. Всем троим связали „руки назад“. Доктора Вельского я связал сам, для скорости отрезав прядь от талей трапбалки. Все трое были в сохранности доставлены на берег и переданы властям.
Назвавшийся „доктором Вельским“ впоследствии оказался известный эсер Илья Исидорович Фундаминский– Бунаков. Интересно, как некоторые случайные детали иногда врезаются в память. Я помню, что когда я раскрыл паспорт на имя доктора Вельского, данный мне Фундаминским, то внутри, на переплете, было карандашом записано: „Швейцарская 17“. Какой–то адрес. В Ревеле такого не оказалось».
Если члены ЦК партии эсеров Азеф и Чернов «курировали» подготовку мятежа в Свеаборге, а в Кронштадте мутили воду эсеровские авторитеты Онипко и Михалевич, то их коллега эсер–боевик Фундаминский должен был стать в главе мятежа на «Памяти Азова» и привести его в Свеаборг.
Пикантность ситуации заключалась в том, что отличие от всех своих остальных подельников Фундаминский был к этому времени депутатом Государственной думы — главного законодательного органа империи! Согласитесь, неплохое прикрытие для организатора мятежа, боевика и террориста! Опыт кровавых дел у депутата уже был, в декабре 1905 года он активно участвовал в вооруженном мятеже в Москве и вовремя сумел оттуда удрать.
Из хроники восстания: «Арестованными оказались представитель Ревельского комитета РСДРП М. Костырев — матрос, служивший ранее на крейсере „Память Азова“, некто В. Иванов (в действительности это был посланец большевистской военной организации Кронштадта П. Леушев) и эсер П. Фундаминский».
Из показаний корабельного писаря Евстафьева: «…Косырев (спутник Фундаминского. — В.Ш.) …объяснил, что он товарищ всем матросам, другой (сам Фундаминский. — В.Ш.) сказал: я — представитель Кронштадта».
На этот раз депутату–боевику снова не повезло. Он не успел прибыть вовремя на борт мятежного крейсера и возглавить мятеж. Опоздал–то всего на пару часов! Впрочем, вскоре Фундаминский, возможно, был этому даже рад. Вместе с Фундаминским—Бунаковым в шлюпке были взяты еще два видных эсера — Косырев и Леушев. После допроса все трое были отправлены под конвоем на берег и посажены в башню Маргарита Вышегородского замка и содержались там до суда.
Из воспоминаний Н. Крыжановского: «Уже было темно, когда с берега прибыл какой–то капитан 1 или 2 ранга, служивший в Ревельском порту (это был капитан 1–го ранга князь Ливен. — В.Ш.), и сказал, что командир порта прислал его для временного командования крейсером. Новоприбывший капитан сказал мне, чтобы я продолжал налаживать все, как делал до него, а он посидит внизу. Ему я дал охрану из учеников и больше его не беспокоил.
Поздно вечером, часов, полагаю, около 11–ти, с моря показался идущий большим ходом эскадренный миноносец. Входя с моря на рейд, он позывных не делал. Я сейчас же приказал делать клотиком наши позывные. Ответа не последовало. Тогда я стал спрашивать: „Покажите ваши позывные“. Ответа опять нет. Мне это сразу показалось подозрительным. Или этот миноносец идет нас взрывать, не зная, что мятеж ликвидирован, или это „революционер“ идет взрывать нас за ликвидацию бунта.
Я проворно распорядился убрать команду с юта и кормовых помещений, так как миноносец держал нам под корму. Сам я встал на ют на фальшборт, под кормовым якорным огнем, чтобы меня в форме не было видно. В ночной тишине было четко слышно, как зазвенел машинный телеграф на мостике миноносца, который уменьшал ход, держа нам под корму. Теперь можно было различить, что минные аппараты стоят по траверзу, т.е. приготовлены для выстрела минами. На мостике и на палубе чернеет много народу. Много офицеров и корабельных гардемарин, с револьверными шнурами…
Ближе… ближе. Телеграф снова звонит. Задний ход. Миноносец остановился.
