Революционная пресса обвинила в предательстве солдат Енисейского полка. Те оправдывались через большевистскую газету «Казарма»: «Матросы теперь очень злы на кронштадтских солдат, что мы их не только не поддержали, но даже усмиряли. Правда, у нас в полку Енисейском много черной сотни, но есть и сознательные, и их большинство в некоторых ротах, так что можно было рассчитывать на поддержку. Но беда в том, что о восстании ничего не знали, а уж как вывели — шум, стрельба, кого–то убивают — тут трудно вести агитацию: если есть время, можно перетянуть колеблющихся, а раз началось столкновение, дело кончено, — солдат стал как машина, знай, щелкай затвором, и особенно ночью, когда ничего толком не разберешь. Остановить стрельбу тогда почти невозможно. Надо еще знать, что солдаты еще плохо разбирают и не пойдут усмирять только в том случае, когда будут знать, в чем дело, а для этого надо пошире связь заводить».
Один из руководителей мятежа, Иван Безграмотный (он же т. Мануильский), впоследствии вспоминал: «По делу Кронштадтской военной организации после восстания захвачено было очень много людей, в том числе был арестован и я. Предавали провокаторы, из которых особенно выделялся рабочий Вельдерман, впоследствии, как мне передавали, в 1919 году опознанный и убитый в Донбассе».
Любопытно, что дружинники уже после ареста запугивали основную массу арестованных матросов, угрожая им убийством за сотрудничество со следствием, выгоняли приходящих священников. Уже известный нам Л.А. Ленцер: «…После ухода нашего защитника мы собрали всех своих прежних агитаторов и агитаторов соседней казармы и договорились, что нужно разъяснить всем арестованным товарищам, что защитники. подосланы охранкой и что нужно отказаться от их услуг. Через неделю к нам в казарму явился седенький священник с Евангелием.
Оказывается, священника прислал к нам Иоанн Кронштадтский, который больше всего заботился о том, чтобы мы, как христиане, немедленно покаялись в совершенных грехах. К священнику подошел Гуцаков и весьма добродушно сказал, что мы сегодня кушали скоромную пищу и поэтому никак не можем исповедоваться. Как только священник ушел, Суслов, Гуцаков, Астахов, Гусев (все члены боевых дружин. — В.Ш.) и я, обсудив создавшееся положение, пришли к выводу, что если мы легко отделались от защитника, то от священника отделаться будет труднее, ибо подавляющее большинство арестованных — люди религиозные, считающие Иоанна Кронштадского святым человеком, поэтому они пойдут на исповедь к этому сыщику в рясе (?!). Нужно принимать меры против возможных провокаций и предательства. Я предложил провести с арестованными беседу, в которой все объяснить им.
Суслов предложил усилить матросскую разведку, которая должна была узнать о недостойном поведении матросов на допросах и на суде и принимать в отношении этих трусов и предателей наши матросские меры. Начальником разведки назначили Суслова. Перед ужином Гуцаков и я пошли в соседние с нами помещения, где было около 200 арестованных матросов из разных экипажей. Мы предложили матросам выслушать нас и рассказали им о том, что нас посетил „добренький“ священник и о том, кто и для чего придумал исповедовать нас. На вопрос, как быть, если среди нас найдутся провокаторы и выдадут своих товарищей священнику, а тот прокурору, матросы гневно заявили:
— Сами казним!
После этого мы попрощались и ушли. После поверки Суслов и Астахов также провели такое собрание».
Любопытно, что когда к арестованным кронштадским мятежникам поместили несколько участников мятежа на «Памяти Азова», то первые, заподозрив последних в излишнем любопытстве, избили их до полусмерти.
Непросто проходил и сам суд. Из воспоминаний Л. А. Ленцера: «…Наша разведка сообщила следующее: по решению ЦК партии эсеров в Кронштадт приехали четыре террориста ивих числе две девушки. Они привезли несколько специально изготовленных бомб и должны были передать их дежурному матросу–эсеру у ворот машинной школы, а тот, в свою очередь, — подсудимым матросам. чтобы они во время судебного заседания бросили их в судей. И когда террористы, приехав в Кронштадт, подошли к дежурному матросу и хотели передать ему бомбы, находившиеся в засаде охранники набросились на террористов и арестовали их. В тот же день военнополевой суд приговорил всех террористов к смертной казни и ночью они были повешены».
Утром 20 июля город был объявлен на осадном положении. В этот же день последовало «высочайшее повеление»: участников восстания судить военно–полевым судом.
Из отчета коменданта гарнизона генерала Адлерберга: «Я с начальником штаба крепости генерал–майором Шульманом, командиром 1–го крепостного пехотного батальона полковником Гулиным и другими офицерами отправился на поезде на Косу в 8 часов утра 20–го. В это время вели уже арестованных в город, — встретили их у разъезда загородных сараев. Приказал повернуть обратно, к лагерю инженерных войск. Здесь начали расследование опросом офицеров, которые затем давали письменные показания, вызвал начальника электротехнической школы генерал–майора Павлова, опросил его. Мною генерал Павлов был приглашен помочь производить расследование, а затем членом суда. На полковника Гулина была возложена обязанность прокурора, а защищать предложено было подпоручику 1–го крепостного пехотного батальона Сидорову; делопроизводителем я назначил поручика минной роты Беляева. Все расследование и суд происходили в присутствии товарища прокурора Кронштадтского военноморского суда штабс–капитана Твердого. Опросы нижних чинов и составление списка их было поручено офицерам пехотных батальонов, саперной и минной рот, под руководством полковника Гулина. Видя, что дело туго подвигается, я вошел в круг арестованных, обратился к ним с увещаниями выдать зачинщиков и убийц своих начальников, пригрозив при запирательстве массовым расстрелянием, — немедленно нижние чины минеры начали выдавать зачинщиков и убийц, фамилии таковых записывались. После того были сняты показания, кто на кого указывает, что и записано в две таблицы; в заголовке имена убийц, в другой — зачинщиков, а в вертикальных столбцах собственноручно расписывался указывающий; снято показание с убийц; было указано 8 минеров, на восьмого, рядового Павла Александрова, было только одно показание, почему полевой суд не нашел возможным по наскоро собранным данным предать его смертной казни сейчас же».
В присутствии членов суда и солдат из усиленного наряда саперы и минеры, принимавшие участие в восстании, рыли семерым приговоренным к смертной казни мятежникам могилы и вкапывали у могил столбы для привязывания к ним осужденных. По рассказам очевидцев казни, могилы рыли и сами смертники. Среди кронштадтских матросов ходили слухи, что когда осужденные к смертной казни минеры копали себе могилы, комендант крепости генерал Адлерберг подошел к ним и якобы сказал: «Копайте, ребята! Копайте, копайте! Вы хотели земли, так вот вам земля, а волю найдете в небесах». Но никаких документальных свидетельств этому ни в воспоминаниях свидетелей казни, ни в документах нет. Вполне возможно, что перед нами еще одна легенда о мучениках свободы и генерале–палаче.
Через несколько дней состоялся второй судебный процесс еще над 147 участниками мятежа, в их числе были Мануильский и сын армянского народа эсер и «студент» Абрам Рафаилович , непонятно как и когда появившийся в Кронштадте. Из них к расстрелу были приговорены 10 человек. Остальные — к разным срокам каторги.
