Знали и другие — сами участвовали в таком прорыве в 1827 г. при Наварине.
[9] Там получили крещение огнем лейтенант Нахимов (после сражения капитан-лейтенант с орденом Св. Георгия 4-й ст.), мичман Корнилов (орден Св. Анны 4-й ст.), гардемарин Истомим (после сражения мичман, знак отличия Военного ордена Св. Георгия). В том самом Наваринском сражении, за победу в котором решительный английский адмирал Кодрингтон был награжден орденом Бани, но, подписывая документ о награждении, король Георг IV на полях приказа написал: «Я посылаю ему ленту, хотя он заслужил веревки».
Поэтому давайте скажем так: Нахимов, очевидно, колебался: понимая, что именно его голос мог оказаться решающим. Но перевес разума над эмоциями в нахимовской натуре возобладал. Отмечаемое современниками единение твердой решимости с благоразумной осторожностью, удержало адмирала от поспешных решений.
Хотя, как моряк, он взял на себя великий профессиональный грех, за который чувствовал свою вину вплоть до самой своей искупительной гибели на батарее.
Суть военной доблести состоит в принятии самого трудного решения, на которое можно пойти только раз в жизни, и заставить выполнить его тех, чьи жизни доверены тебе государством, зная, что только это решение и есть единственно правильный путь к победе, пусть почти все окружающие сейчас тебя за это осуждают.
Нахимов не поддержал Корнилова только тем, что не встал на его сторону. Так же поступил и Истомин, судя по всему вообще не проронивший ни слова. Этого было достаточно, чтобы Корнилов понял — ситуация зашла в тупик.
ПРИБЫТИЕ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
Все разрешилось само собой, когда в разгар дискуссии доложили, что в Севастополь прибыл князь Меншиков и Корнилов немедленно отправился к нему, лишь сказав собравшимся: «Готовьтесь к выходу; будет дан сигнал, что кому делать».
Это означало одно — совещание закончилось безрезультатно, каждый из его участников остался при своем мнении, но дисциплина предусматривала выполнение приказа старшего по должности.
Откровенно говоря, по моему и не только убеждению, Меншикову было в тот момент не до флота. Главнокомандующий достаточно уверенно спрогнозировал дальнейший ход событий, и ему оставалось лишь убедить в своей правильности несговорчивых флотских начальников, которые не могли и не хотели простить армии поражение на Альме, горя желанием показать свою доблесть в морском сражении, даже если это будет их «последний и решительный бой».
Князь не смотрел на флот, как структурное объединение разных типов кораблей, предназначенных для выполнения самых разных стратегических задач, связанных с интересами России в Черном море. Для него это было лишь средство выполнить элементарное тактическое решение: закрыть вход в бухту. Пушки, люди, имущество — все это безоговорочно представлялось ему только на сухопутном фронте.
До этой минуты князь считал, что Корнилов — авторитетный и распорядительный начальник, способный самостоятельно решать «морские» проблемы, не перегружая их на его плечи. Сам же он, занимаясь в основном «выколачиванием» подкреплений и материальным обеспечением
сухопутных войск, был убежден, что его приказ о заграждении входа в Севастопольскую бухту адмирал выполнит в точности. Но не тут то было.
Каким то образом вездесущий Ильинский «исчез» с совещания и пока Корнилов собирался на встречу с Меншиковым, капитан-лейтенант, «не пройдя и пятидесяти шагов», приветствовал главнокомандующего, который: «…спросил меня, на чем порешили в совете».
Ильинский спешил не ради того, чтобы поприветствовать своего старшего товарища по недавно проигранной Альме. Да он, кстати, этого и не скрывает. Доложив Меншикову о приказе Корнилова готовиться к выходу в море,
Дмитрий Васильевич посчитал свой долг исполненным, вновь обратившись в стороннего наблюдателя.
Судя по всему он и потом был где-то рядом, ибо детально свидетельствовал в своих воспоминаниях о далее происходившем между двумя высшими начальниками: «Князь Меншиков при этом сообщении медленно, но почти судорожно, мотнул подбородком слева на право, что было мною сочтено за признак великого неудовольствия и, не говоря ни слова, продолжал свой путь по направлению к дому Корнилова.
Английская батарея на Зеленом холме. Английский рисунок. 1854–1855 гг.
Разговор между ими обоими не мог быть дружественный, так как вслед за тем проникли слухи, что он гневным голосом сказал: спрячьте ваш флот в карман, и даже Ото бы грозил отправить его в Николаев, что равносильно было бы отданию его, генерал-адъютанта под военный суд за непокорность приказаниям и распоряжениям главнокомандующего. Узнав про общее неодобрение всех морских офицеров его затее скрыться в Бахчисарае, князь Меншиков причислил весь Черноморский флот к злейшим своим врагам и в роли всесильного временщика стал над ним издеваться. Иначе как объяснить, что, покидая Севастополь, он никому не дал главного начальства его обороны? По бумагам как будто и сделано обо всем заботливое распоряжение. но, в сущности, было только оскорбление иронией. Впоследствии Московский комендант, добрейший генерал Кизмер был оставлен комендантом Севастополя. Еще добрее и беззащитнее его генерал Моллер назначен командующим всех войск в Севастополе. Начальником обороны Северной стороны, покидаемой неприятелем для перехода на южную сторону бухты, назначен Корнилов, а заведывание морскими командами, расположенными на оборонительной линии Южной стороны, возложено на вице-адмирала Нахимова».
Наверное, это был самый трудный разговор в жизни каждого из них. Хотя Панаев представляет его, как благопристойную беседу двух облаченных высокими должностями джентльменов, в подобное верится с трудом.
Когда Корнилов попытался князю возразить, терпение главнокомандующего, и без того взведенного до предела, лопнуло: «… князь повторил отданное накануне приказание — затопить фарватер, Корнилов отвечал, что он этого не сделает. Раздраженный противоречием подчиненного, Меншиков сказал: “Ну, так поезжайте в Николаев к своему месту службы”, и приказал ординарцу позвать вице-адмирала Станюковича, чтобы через него сделать дальнейшие распоряжения. “Остановитесь! — вскричал Корнилов. — Это самоубийство… то, к чему вы меня принуждаете… но чтобы я оставил Севастополь, окруженный неприятелем — невозможно! Я готов повиноваться вам”».
Взбешенный, но сдерживающийся главнокомандующий, вновь «перетасовал колоду». Корнилова поставил на место, пригрозив полным удалением из Севастополя. Место ему определил на Северной, намекнув этим, что если неприятель ее возьмет, то не на Меншикове будет лежать ответственность, а на Корнилове, что последний сразу понял: «…вечер в черных мечтах о будущем России».
