И.И. Коржик:
А не были ли штрафники смертниками? Я считаю — да! Когда из 1200 человек в батальоне осталось в строю 48 — это мало?.. Выжить штрафнику было большим счастьем.
Как видим, многие склонны считать штрафников обреченными на неминуемую гибель. Но коль они имеют возможность высказаться сами, значит, уже их собственная судьба подправляет эту точку зрения. Есть и более яркие примеры. Так, красноармеец Ф.В. Головачев трижды попадал в штрафную роту, но тем не менее остался в живых
. На 2-м Украинском и 2-м Прибалтийском фронтах в составе штрафных рот дважды смывал вину кровью неоднократно упомянутый на страницах этой книги Н. И. Сапрыгин, удостоился там ордена Славы 3-й степени (о своей одиссее он уже в 90-е годы подробно рассказал автору настоящей книги). Вспомним и А.В. Пыльцына, полтора года — с декабря 1943 по май 1945 г. — отвоевавшего в постоянном составе 8-го ОШБ.
Выжить в той жестокой схватке с фашизмом повезло, конечно, далеко не всем. Победа доставалась дорогой ценой. Светлая память тем, кто не дожил...
Откровенно говоря, часть потерь можно было если и не избежать, то сократить. Увы, иные воинские начальники, получив в свое распоряжение штрафников, видели в них лишь преступников и не считали необходимым беречь их как живую силу. Подчас ими просто затыкали дыры, бросая в бой, не обеспечив проделывания проходов в минно-взрывных заграждениях, оставляя без огневого прикрытия или поддержки.
Такие начальники рассуждали просто: раз штрафникам положено смыть вину кровью, пусть смывают и уповают при этом только на себя. Собственную нераспорядительность в организации артиллерийской подготовки или нежелание поддержать атакующие действия штрафников огнем они списывали на необходимость исправления переменного состава штрафных формирований в максимально тяжелых условиях. Вероятно, о таких вот случаях и вспоминал Виктор Астафьев, когда ложились на бумагу строчки его сурового, исполненного жестокой правды, столько раз клятого критиками романа «Прокляты и убиты»:
«Еще только-только прах земной и дым успели приосесть, после первой волны бомбардировщиков на полоске берега, по речке Черевинке и по оврагам рассредоточилась, потопталась, пошебуршилась и мешковато пошла в атаку штрафная рота. Без криков «ура», без понуканий, подстегивая себя и ближнего товарища лишь визгливой матерщиной, сперва вроде бы и слаженно, кучно, но постепенно отсоединяясь ото всего на свете. Оставшись наедине со смертью, издавая совершенно никому, и самому атакующему тоже, неведомый, во чреве раньше него самого зародившийся крик, орали, выливали, себя не слыша и не понимая, куда идут, и чего орут, и сколько им еще идти — до края этой земли или до какого-то другого конца, — ведь всему на свете должен быть конец, даже Богом проклятым, людьми отверженным существам не вечно же идти с ревом в огонь. Они запинались, падали, хотели и не могли за чем-либо спрятаться, свернуться в маняще раззявленной темной пастью воронке. По «шурикам» встречно лупили вражеские окопы. Стоило им подзадержаться, залечь — сзади подстегивали пулеметы заградотряда. Вперед, только вперед, на жерла пулеметных огней, на харкающие минометы, вперед, в геенну огненную, в ад — нету им места на самой-то земле — обвальный, гибельный их путь только туда, вон, к рыжеющим бровкам свежевырытых окопов,
Человек придумал тыщи способов забываться и забывать о смерти, но, хитря, обманывая ближнего своего, обирая его, мучая, сам он, сам, несчастный, приближал вот эти минуты, подготавливал это место встречи со смертью, тихо надеясь, что она о нем, может, запамятует, не заметит, минет его, ведь он такой маленький и грехи его тоже маленькие, и, если он получит жизнь во искупление грехов этих, он зауважает законы людские, людское братство. Но отсюда, с этого вот гибельного места, из-под огня и пуль до братства слишком далеко, не достать, милости не домолиться, потому как и молиться некому, да и не умеют. Вперед, вперед к облачно плавающим, рыже светящимся земляным валам — там незатухающими свечами, пляшущим и плюющим в лицо пламенем — означен путь в преисподнюю, а раз так, значит, в Бога, в мать, во всех святителей-крестителей, а-а-а-а-о-о-о-о — и-и-и-и-и-и-и-и-ы-ы-ы-ы-за-а-а—ду-ду-ду-ду... и еще, и еще что-то, мокрой, грязной дырой рта изрыгаемое, никакому зверю неведомое, лишь бы выхаркнуть горькую, кислую золу, оставшуюся от себя, сгоревшего в прах, даже страх и тот сгорел или провалился, осел внутри, в кишки, в сердце, исходящее последним дыхом. Оно, сердце, ставшее в теле человека всем, все в нем объявшее, еще двигалось и двигало, несло его куда-то. Все сокрушающее зло, безумие и страх, глушимые ревом и матом, складно-грязным, проклятым матом, заменившим слова, разум, память, гонят человека неведомо куда, и только сердце, маленькое и ни в чем не виноватое, честно работающее человеческое сердце, еще слышит, еще внимает жизни, оно еще способно болеть и страдать, еще не разорвалось, не лопнуло, оно пока вмещает в себя весь мир, все бури его и потрясения — какой дивный, какой могучий, какой необходимый инструмент вложил Господь в человека!»
Позиция тех воинских начальников, которые без оглядки жертвовали штрафниками, была не только циничной, но и противозаконной: ведь штрафные части предназначались не только для искупления провинившимися собственной вины, но и для решения конкретных боевых задач. В этом смысле штрафные формирования ничем принципиально не отличались от обычных линейных частей. Боевой устав в отношении них никто не отменял, и все виды обеспечения должны были осуществляться сполна: Но так происходило далеко не всегда, тем самым успешное решение боевой задачи приносилось в жертву ложно понятому воспитательному моменту.
Атаки были такие. Вот первый раз пошли 196 человек, а вернулось только 8. Вот какая была мясорубка. Глупо, без должной артиллерийской поддержки. Но это первое время. Потом это поправили.
Н.Г. Гудошников:
Задачу командир роты поставил просто: «Наши войска недавно оставили деревню Березовку, что километрах в полутора-двух отсюда. Нам приказано штурмом овладеть ею. Для этого нужно подойти как можно ближе и броситься на немцев, выбить их из деревни. Первый взвод лейтенанта Гудошникова идет правофланговым, второй — лейтенанта Голощапова — пойдет слева от него, а ты, Ганжа, со своим взводом будешь поддерживать их сзади, если начнут дрейфить. Все ясно?»
Для меня неясностей было более чем достаточно. Ведь надо хотя бы примерно знать силы противника, кто нас поддерживает, кто справа, кто слева от нас? Подумал тогда: боевая задача поставлена штрафникам; тут, как видно, не до правил.
П.Д. Бараболя:
Но вот бездумное, пренебрежительное отношение к людям нельзя было оправдать ничем. Так случилось и под Стародубовкой.
Немцы укрепили деревню основательно. Все подходы к своему переднему краю они перекрыли многослойным огнем, густо усеяли противопехотными и противотанковыми минами. Малейшее подозрение на атаку с нашей стороны вызывало у немцев самые решительные действия. Даже не слишком искушенному в военном доле человеку было совершенно очевидно, что овладеть таким сильно укрепленным опорным пунктом без всесторонней предварительной его «обработки» просто немыслимо, бросать на него людей — настоящее безумие. Тем не менее мы получили приказ: «Взять Стародубовку».
