Казалось бы, такие люди были вправе рассчитывать на гуманное отношение со стороны советских властей. На международной арене Советское правительство показывало, что оно всерьез озабочено участью людей, попавших в плен, оказавшихся на оккупированной территории и вывезенных в рейх, а также выражало стремление добиться привлечения гитлеровской верхушки к уголовной ответственности за военные преступления и преступления против человечности. Позднее эти усилия воплотились в организацию совместно с союзниками Нюрнбергского процесса, осудившего главных нацистских преступников, а также других судебных процессов над убийцами и извергами, издевавшимися над безоружными пленными и гражданским населением.
Но внутренняя политика совсем не отличалась лояльностью по отношению к этой категории советских граждан. С самого начала войны высшее политическое руководство СССР дало установку, в соответствии с которой подозрительными считались все военнослужащие и гражданские лица, не только попавшие в плен, но оказавшиеся даже на непродолжительное время в тылу противника. В измене и предательстве Родины, о чем уже говорилось в настоящей книге, подозревались даже те бойцы и командиры, которые смогли с боями пробиться на соединение с Красной Армией, не говоря уже о тех, кто был в плену.
Во внимание редко принимались обстоятельства пленения, продолжительность нахождения в руках противника, поведение военнопленного в этих экстремальных обстоятельствах. Вот лишь один, но, к сожалению, весьма типичный пример. Имя полковника И.А. Ласкина вошло в историю войны после того, как он, начальник штаба 64-й армии, 31 января 1943 г. в Сталинграде руководил взятием под стражу фельдмаршала Ф. Паулюса. И в дальнейшем успешно воевал, стал генерал-лейтенантом, начальником штаба Северо-Кавказского фронта. И вдруг в декабре 1943 г. последовал его арест. Органам контрразведки стал известен факт того, что Ласкин в августе 1941 г. при выходе из окружения под Уманью был задержан вместе с двумя спутниками немецким унтер-офицером. Через несколько часов им удалось бежать и присоединиться к одной из частей Красной Армии, с которой они и вышли к своим.
Основываясь на сокрытии этого факта, генерала, не обращая внимания на его предыдущую боевую деятельность, обвинили в измене Родине и шпионаже. В ожидании приговора Ласкин находился в заключении почти 9 лет. В 1952 г. его приговорили к 15 годам исправительно-трудовых работ. Обрести свободу отважный, но униженный генерал смог лишь после смерти Сталина
. Подобных случаев было много.
Истины ради нельзя умолчать и о совершенно противоположных случаях. Старшина П.Х. Дубинда, воюя в морской пехоте, был тяжело контужен и взят в плен. Бежал, и с марта 1944 г. вновь встал в воинский строй. Его не преследовала, наоборот, ему поверили. В этом же году Павел Христофорович, заметно отличившись, был удостоен двух орденов Славы, а в следующем, 1945 г., не только стал полным кавалером ордена Славы, но еще и Героем Советского Союза.
Такие примеры, однако, были скорее исключением из правил. Правила же поведения властей состояли в постоянном расширении практики заочного осуждения военнослужащих, находившихся за линией фронта, как изменников Родины. Основанием для этого служили постановление ГКО от 16 июля 1941 г. и приказ Ставки ВГК «О случаях трусости и сдаче в плен и мерах по пресечению таких действий» № 270 от 16 августа 1941 г., которые обязывали «сдавшихся в плен уничтожать всеми средствами», «семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи», семьи командиров и политработников арестовывать «как семьи нарушивших присягу и продавших свою Родину дезертиров»
.
Правомерно осуждая проявления трусости, растерянности, паники, добровольную сдачу в плен, руководство страны одновременно ориентировало командно-политический и рядовой состав на огульную оценку действий всех, кто оказался в плену даже в беспомощном состоянии. Отбросив принцип презумпции невиновности, оно заранее признавало таких командиров и бойцов трусами и предателями, которых «надо уничтожать», а их семьи — преследовать.
С декабря 1941 г., согласно постановлению ГКО, бойцы и командиры, оказавшиеся в плену или в окружении, утрачивали юридический статус военнослужащих и именовались впредь «бывшими военнослужащими Красной Армии», тем самым ставились вне рядов Вооруженных Сил со всеми вытекающими отсюда правовыми последствиями. Если они, пересекая линию фронта, выходили к своим или их задерживали при освобождении ранее оккупированной территории, то всех направляли сначала на сборно-пересыльные пункты, а затем в специальные лагеря для выявления изменников, шпионов и диверсантов.
Кто возьмется оспорить необходимость такой работы, тем более в военное время? Но дело в том, что к людям, которые в подавляющем большинстве не совершили каких-либо преступлений, изначально относились как к изменникам и шпионам.
По мере того, как Красная Армия продвигалась на запад, поток возвращающихся в Советский Союз стал нарастать. По подсчетам Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий, созданной при Президенте РФ, по завершении репатриации на 1 декабря 1946 г. было зарегистрировано более 1,8 млн. военнопленных и почти 3,6 млн. гражданских лиц, всего — свыше 5,4 млн. человек
. НКВД, НКГБ и военная контрразведка
«Смерш» пропускали их через спецлагеря и проверочно-фильтрационные лагеря. Вина была установлена лишь у части этого «спецконтингента». Поэтому более 1,2 млн. человек были направлены в РККА. В специальные же лагеря НКВД были переведены те (более 600 тыс. человек), в отношении которых существовали обоснованные подозрения в измене, сотрудничестве с фашистскими властями, шпионско-диверсионной деятельности и т.п. Проверки выливались в приговоры военных трибуналов или постановления особых совещаний. Но даже если проверка в конце концов завершалась для человека удачно и на него не обнаруживалось никакого компрометирующего материала, «чистым» он не считался. Дополнительная и длительная проверка органами НКВД и НКГБ продолжалась еще долгие годы по месту жительства. Людей ограничивали в выборе профессии, запрещали проживать в больших городах и т д. А средствами пропаганды власть навязывала общественному мнению убежденность в том, что с теми кто вернулся из плена или из немецкой неволи, надо быть настороже.
Коллаборационизм
Морально и юридически было оправдано уголовное преследование лишь небольшой части военнопленных и репатриантов — коллаборационистов. К их числу относились те, кто вступил в ряды германской армии и полицейские формирования, а также советские граждане, работавшие на предприятиях и в учреждениях оккупационной администрации.
Что заставляло людей служить врагу, а то и воевать на его стороне? Причины были разными: малодушие, желание выжить, стремление получить в руки оружие, чтобы затем, улучив момент, бежать к партизанам или через линию фронта. Конечно, среди этих людей имелась и значительная прослойка антисоветски настроенных граждан — раскулаченные, уголовники, националисты, ранее репрессированные и даже — как ни парадоксально — бывшие функционеры коммунистической партии.
Наиболее явным проявлением коллаборационизма являлась служба граждан СССР в германской армии и полицейских формированиях. Русские части в немецкой армии разделялись на четыре основные категории: «восточные, добровольческие» формирования, части Русской освободительной армии (РОА) — «власовцы», строительные батальоны организации Тодта и так называемые «хиви» (в переводе с немецкого буквально — «готовые помочь») — вспомогательные отряды при воинских частях и комендатурах.
