Действительно, 27 декабря 1916 г. на рассмотрение Особого совещания по обороне поступил доклад ГАУ об ассигнованиях в 1917 г. на новые заводы серной кислоты «в связи с расширением программы заготовки взрывчатых веществ». Будущие четыре завода должны были поднять выпуск серной кислоты более чем в 2,5 раза, по сравнению с уровнем, достигнутым в ноябре
. Программу по серной кислоте военный министр утвердил 23 января 1917 г.
Предпринимая «бешеную постройку новых артиллерийских заводов»
, правительство Николая II исходило из стратегических замыслов, нацеленных на распространение власти царя до Эгейского моря. На декабрьском совещании 1916 г. в Ставке под председательством Николая II о планах на 1917 г., когда выявилось разногласие в оценке реальности захвата проливов без содействия союзников, Николай не промолчал и поддержал сторонников похода «на Царьград»
. В официальных документах, разрабатывавшихся на протяжении всей войны, создание все новых и новых заводов разъяснено прямыми словами как последовательные шаги в подготовке к неизбежному противоборству с Антантой, к реваншу если не за Крымскую войну, то во всяком случае за Берлинский конгресс. С учетом такой направленности политики царизма в 1914–1917 гг. правомерно утверждать, что крушение режима под тяжестью военных и экономических испытаний, февральские выступления военно-промышленных рабочих и солдат избавили страну и Европу от второго акта трагедии «Великой войны». Рабочие главных военных заводов в событиях Февраля 1917 г. сыграли выдающуюся роль. Историки иногда приписывают инициативу также текстильщицам Выборгской стороны, но речь все равно идет фактически опять-таки о военно-промышленном производстве, поскольку и выборгские мануфактуры были заняты главным образом заказами интендантства
[187]. Едва ли даже Маниковский был вполне убежден в том, что предприятия, вверенные его попечению, недоступны для смуты, хотя, продвигая заводскую программу, он напирал на эту мысль; помимо усилий, направленных им на создание для рабочих артиллерийского ведомства привилегированного продовольственного снабжения, для него решающим «аргументом» против смутьянов тем не менее оставалось воздействие железной рукой. Современным же авторам, рассматривающим февральские события под полицейским углом зрения (недосмотрели в Питере, надо было вовремя «додавить» оппозицию; сработали «германские диверсанты»), не удается логически последовательно раскрыть движущую силу переворота. С одной стороны, версия об «инспирированных народных выступлениях» отвечает стремлению доказать, что «вдохновителем и организатором» их являлась «либерально-радикальная интеллигенция», а народ был сбит с толку «умелой агитацией и пропагандой», «умелой манипуляцией общественным мнением». Оппозиция «воспользовалась моментом, чтобы вывести народ на улицы» и столкнуть его «с правоохранительными органами». Более того, «оппозиционные круги» якобы «сознательно вели продовольственное дело с таким расчетом», чтобы спровоцировать массовое недовольство
.
С другой стороны, оказывается, нельзя не признать, что «возможность радикальным партиям спекулировать на трудностях» войны и «вывести народ на улицы в решающий момент» была создана все же «недовольством всех слоев населения», «тяготами войны», «материальными трудностями», даже «социальными противоречиями», которым «позволила выйти наружу» «неудачная для России Первая мировая война». Пытаясь объяснить отзывчивость масс на радикальную агитацию и не умея это сделать, политолог вместо причин такого поведения масс указывает на заинтересованность самой «либерально-радикальной интеллигенции» в сочувствии народа
,
[188] то есть, как и Никонов в подобной ситуации («парадигма», однако), уходит от объяснения. Но этот отложенный вопрос, раз уж он затронут, заслуживал бы внимания.
Почему-то оппозиция вела свою агитацию с успехом, тогда как правительственная «манипуляция общественным мнением» — с использованием «всех доступных средств» (Миронов) — провалилась. И ведь нет оснований объяснять ее провал недостаточным усердием и невниманием власти к охранительной агитации. Не зря же при каждом заводе военного, морского, горного ведомств действовал собственный храм с причтом (средства, ежегодно ассигнуемые на содержание этого, по выражению Никонова, «инструмента пропаганды», не входили в расценки изделий). «Отцы» призывали свою военно-промышленную паству «вооружиться спокойствием и терпением, а не искать виновных в нашей неготовности», «не злобствовать», а «каяться, и молиться, и в очищенной совести трудиться»; те же идеи несли в массы Союз русского народа, Общество активной борьбы с революцией и с анархией при Путиловском заводе и другие подобные организации. Рабочих Брянского арсенала и Бежицкого завода «батюшки» увещевали так: «приросшая к земле душа», исполненная «животной сытости», думает о мире, но «не надо этого мира, страшен он, страшнее самой кровопролитной войны»
. «Пресловутые идеи права, свободы личности… исповедание принципа “человек есть мера вещей”» — все это требовалось «отринуть» в пользу «национальных и государственных интересов»
. Однако перевесили «лживые посулы революционеров, безбожников и предателей, увлекших русский народ… в разверстую пасть отступления от Бога и церкви»
.
Наряду с собственно церковниками и «либеральная интеллигенция», лучшие умы и перья того, что называлось «культурной элитой», употребили свои таланты вовсе не на борьбу с милитаризмом или подрыв военных усилий власти, а вели все ту же «стилизованную под проповеди пропаганду». В 1914–1917 гг., заполняя столбцы «Русского слова», «Биржевых ведомостей», «Утра России» милитаристскими статьями, православные мыслители силились объяснить «взрослым детям — Иванам и Петрам», этому «человеческому материалу», что война — не братоубийство, а «творческое действие», угодное «Самому Богу», тогда как абстрактный гуманизм («отвлеченный морализм», «гладко-поверхностный гуманизм» и т. д.) «антирелигиозен по своей природе». Они радовались, что наконец-то «пали утопии гуманизма, пасифизма, международного социализма, международного анархизма и т. п.»
.
[189] В августе 1915 г. НА. Бердяев осудил социал-демократов за то, что они отказались участвовать в думской военно-морской комиссии и тем самым — «не берут на себя ответственности за оборону страны». Правые в Думе пытались заманить рабочих в Особое совещание по обороне, заявив, что только при условии их участия одобрят включение в его состав представителей ЦВПК. Предложенная правыми 20 июля 1915 г. формула перехода (постановление) Думы содержала требование («выражая надежду»), что деятелями ЦВПК «при выборе членов Особого совещания при военном министре будет дано место представителям рабочих». «Вот при принятии такой формулы перехода [к очередным делам] мы, правые, скрепя сердце, поддержим допущение в состав Особого совещания трех представителей ЦВПК», — объяснил Н.Е. Марков. К принятой Думой формуле правых присоединился и Государственный совет. Последовавший отказ социал-демократов принять приглашение к сотрудничеству Бердяев заклеймил как «классический образец совершенной отвлеченности и формальной абсолютности в политике»
.
