Мьюсак отдавал предпочтение работам, требовавшим чрезвычайного терпения. Он чинил старинную мебель, старые ящики для часов с боем или же изготавливал небольшие сложные предметы мебели, инкрустируя их красным деревом или экзотическими породами.
Они оба могли долго сидеть молча, уже довольные тем, что находились здесь и наблюдали за бегавшими игроками, в то время как солнце медленно опускалось за деревья, а воздух постепенно становился таким же голубым, как небо.
Для Дейва Гэллоуэя зимние вечера в мастерской были примечательны своим особым запахом, запахом стружек и столярного клея.
А летние вечера на террасе обладали другим запахом, столь же примечательным: запахом трубки, которую Мьюсак курил маленькими затяжками. Вероятно, он употреблял специфический табак с едким, но все же отнюдь не неприятным запахом. Этот запах доносился до Гэллоуэя волнами одновременно с запахом скошенной в окрестных палисадниках травы. Одежда Мьюсака пропиталась запахом табака. Можно было поклясться, что им пропиталось все его тело, да и столовая в доме.
Почему он, обладавший такой сноровкой, бывший столь скрупулезным в любой работе, постоянно чинил свою любимую трубку, обвязывая ее куском железной проволоки? При каждой затяжке из трещины вылетало немного воздуха. Это был странный звук, похожий на дыхание больных.
— С кем они играют завтра?
— С «Рэдли».
— Они потерпят сокрушительное поражение.
Каждое воскресенье проводился бейсбольный матч. Гэллоуэй занимал место на ступеньках, а старый Мьюсак следил за игрой, сидя на веранде. У него было удивительное зрение. Издалека он узнавал каждого игрока, а в воскресенье вечером мог бы перечислить всех жителей деревни, присутствовавших на игре.
На земельном участке движения замедлились, голоса стали менее пронзительными, свисток судьи раздавался все реже. В сумерках они уже с трудом могли различить мяч. На землю опускалась прохлада. Можно было сказать, что неподвижный до сих пор воздух с приближением ночи постепенно пробуждался.
Возможно, мужчины, и тот и другой, торопились войти в дом, чтобы предаться вечернему субботнему удовольствию, но, словно с общего согласия, они ждали финального свистка. Они не двигались до тех пор, пока силуэты в форме не собрались в углу площадки, чтобы выслушать замечания тренера.
В этот момент сумерки почти превратились в темноту; Звуки радио, доносившиеся из окрестных домов, стали более резкими, одно за другим зажигались окна. Но в домах, где смотрели телевизор, окна оставались темными.
И только тогда мужчины переглянулись, словно говоря: «Идем?»
Это была странная дружба. Ни Гэллоуэй, ни Мьюсак не могли бы сказать, как она установилась между ними. Казалось, они не замечали, что их разделяли добрых двадцать лет.
— Если я хорошо помню, я должен взять реванш.
Это был единственный недостаток столяра: он не любил проигрывать. Он не сердился, никогда не бил кулаком по столу. Чаще всего он ничего не говорил, но его физиономия становилась надутой, как у обиженного ребенка. Иногда, после субботнего вечера, проигравшись вчистую, он, встретив Гэллоуэя на улице, два-три дня делал вид, будто не замечает его.
Мьюсак включил свет, и они окунулись в еще более спокойную, еще более обволакивающую атмосферу, чем та, которую они покинули. Столовая была уютной, убранной столь же хорошо, как если бы ее убирала женщина. Красивая мебель всегда была тщательно протерта. Гэллоуэй ни разу не замечал в столовой хотя бы малейшего беспорядка.
Триктрак уже находился на низком столике, всегда стоявшем на одном и том же месте, между двух кресел. На столик падал свет от торшера. Они любили оставлять другую часть комнаты в полумраке, который прорезывали лишь слабые отблески.
Хозяин дома также заранее готовил бутылку ржаного виски и стаканы. Прежде чем начать партию, им оставалось только пройти на кухню, чтобы взять лед.
— Ваше здоровье.
— Ваше здоровье.
Гэллоуэй пил мало, не больше двух стаканов за вечер, а вот Мьюсак выпивал пять или шесть стаканов, но внешне спиртное не оказывало на него ни малейшего воздействия.
Они бросили кости.
— Шесть! Я начинаю.
В течение почти двух часов их жизнь протекала под стук бросаемых костей и шум передвигаемых желтых и черных шашек. Время от времени свистела трубка. Постепенно едкий запах окутывал Гэллоуэя. Иногда один из них невзначай бросал фразу типа:
— Джон Дункан купил новую машину.
Или же:
— Говорят, миссис Пинч продала «Медоуз-фарм» за пятьдесят тысяч долларов.
Эти фразы не требовали ответа. Они не вызывали ни вопросов, ни комментариев.
Они играли до половины двенадцатого. Они всегда заканчивали примерно в это время. Мьюсак проиграл первую партию и выиграл три следующих, что, учитывая предыдущую игру, составляло ничью.
— Я же говорил, что сделаю вас! Я проигрываю лишь в тех случаях, когда у меня не хватает смелости сосредоточиться. Последний стаканчик?
— Нет, спасибо.
Столяр налил себе. Последний стакан он всегда пил в одиночку. К концу партии его дыхание становилось более шумным, а нос начинал свистеть примерно так же, как трубка. По ночам он, вероятно, храпел, что никому не мешало, поскольку он жил один.
Мыл ли он стаканы перед тем, как лечь спать?
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
— Вы по-прежнему довольны сыном?
— По-прежнему доволен.
Каждый раз, когда Мьюсак спрашивал его о Бене, Гэллоуэй чувствовал себя неловко. Гэллоуэй был уверен, что его друг не был злым, тем более жестоким человеком, и не имел никаких причин ревновать. Впрочем, может, он придумывал? Можно было предположить, будто Мьюсака раздражало то, что Бен был спокойным мальчиком, жаловаться на которого у отца никогда не находилось повода.
Испытывал ли раньше Мьюсак трудности с дочерью? Или же жалел, что у него не было сына?
В его голосе и взгляде появлялось нечто особенное, когда он заговаривал на эту тему. Казалось, он говорил: «Прекрасно! Прекрасно! Посмотрим, как долго это продлится!»
Или же он полагал, что Гэллоуэй питал иллюзии в отношении своего сына?
— Он больше не играет в бейсбол?
— В этом году — нет.
В прошлом году Бен был одним из лучших игроков команды средней школы. Но в этом году он вдруг перестал играть. Он не объяснил причину своего решения. Отец не стал настаивать. Нечто подобное происходит со всеми детьми. В этом году они сходят с ума от того или иного вида спорта, а в следующем даже не вспоминают о нем. В течение нескольких месяцев они каждый день встречаются с одними и теми же приятелями, но в один прекрасный день расстаются с ними без всякой видимой причины и заводят себе других товарищей.
