— Вы должны немного поесть.
— Возможно.
— Хотите, мы вам сделаем бутерброд?
Он предпочел сделать бутерброд сам, и они сфотографировали его перед открытым холодильником.
— До сих пор неизвестно, где он? — спросил в свою очередь Гэллоуэй, робко, готовый покориться.
— Вы не слушали радио?
Ему было стыдно в этом признаться, словно он не исполнил отцовского долга.
— Сейчас полиция сомневается в получаемой информации, поскольку ей сообщают одновременно о пяти-шести синих «олдсмобилях». Некоторые утверждают, что видели его час назад около Ларрисбурга, в Пенсильвании, а это означает, что они сделали крюк. А вот хозяин ресторана из Юнион-Бридж в Виргинии заявил, что подавал им завтрак до того, как услышал сообщение по радио. Он даже назвал меню, заказанное ими: креветки и жареная курица.
Гэллоуэй постарался сдержать свои эмоции. Это были любимые блюда Бена. Он всегда заказывал их, когда им доводилось есть в ресторанах.
— Полагаю, он взял ваш пистолет?
Гэллоуэй возразил, почувствовав облегчение от перемены темы:
— У меня никогда не было оружия.
— Вы знаете, что у него есть пистолет?
Они делали записи. Гэллоуэй стоя пытался съесть бутерброд, запивая его стаканом молока.
— Я видел у него только игрушечные пистолеты. Он был спокойным мальчиком.
Дейв все это терпел только ради Бена. Он не хотел допустить, чтобы газеты набросились на него, и вел себя с репортерами терпеливо, стараясь понравиться им.
— Он много играл с пистолетами?
— Не больше, чем другие мальчики.
— До какого возраста?
— Не знаю. Может, лет до двенадцати?
— А потом во что он играл?
Гэллоуэй не мог вот так, ни с того ни с сего вспомнить и чувствовал себя смущенным. Ему казалось, что он должен был помнить обо всем, что относилось к его сыну. Разве это произошло не в то время, когда Бен страстно увлекся футболом? Нет. Увлечение футболом возникло годом позже. Существовал переходный период.
— Животные! — воскликнул Гэллоуэй.
— Какие животные?
— Всякие. Все, которых он мог раздобыть. Он держал белых мышей, крольчат, которых вытаскивал в полях из нор, и они умирали через несколько дней…
Казалось, это их не интересовало.
— Его мать умерла, когда он был совсем маленьким?
— Я предпочел бы не обсуждать эту тему.
— Видите ли, мистер Гэллоуэй, если вы об этом не расскажете, это сделают другие. Через час-другой сюда наверняка приедут наши коллеги. И то, о чем вы им не расскажете, они узнают из других источников.
Это было правдой. Будет лучше, если он им поможет.
— Она не умерла.
— Вы развелись?
Он с сожалением пробормотал, словно немного приоткрывал перед ними свою тайную жизнь.
— Она ушла.
— Сколько лет было мальчику?
— Шесть месяцев. Но я бы предпочел…
— Не бойтесь, у нас хватит деликатности.
Они делали свою работу. Дейв это понимал и не сердился на них. Как и все, он читал в газетах отчеты подобного рода, но ему в голову никогда не приходило встать на место тех, о ком шла речь. Казалось, это был совершенно иной мир.
— Вы знали о его связи с Лилианой Хавкинс?
Он ответил «нет», поскольку это было правдой.
— Вы знаете ее?
— В лицо. Два или три раза она приходила в мой магазин.
— Полагаю, вы дружили со своим сыном?
Что он мог ответить? Он сказал «да». Он был убежден в этом. По крайней мере, он был в этом убежден до прошлой ночи и не собирался отступать. Один из его собеседников, высокий худой мужчина, напоминал скорее молодого профессора Гарварда, чем репортера. Дейв смущался, когда чувствовал на себе его пристальный взгляд. До сих пор этот репортер не задавал вопросов, а когда решил вступить в разговор, то спросил:
— Одним словом, вы были одновременно отцом и матерью вашему сыну?
— Я делал все, что было в моих силах.
— Вам никогда не приходила в голову мысль, что, женившись, вы создали бы сыну более нормальную жизнь?
Гэллоуэй покраснел. Он почувствовал, что покраснел, и стал от этого еще несчастнее. Ни минуты не думая, он пробормотал:
— Нет.
Словно следуя определенной логике, неумолимый журналист продолжал:
— Вы ревновали его?
— Ревновал? — переспросил он.
— Если бы он попросил у вас разрешения жениться на Лилиане Хавкинс, как бы вы отреагировали?
— Не знаю.
— Вы дали бы разрешение?
— Полагаю, да.
— От чистого сердца?
Другой, толстый журналист, приехавший первым, легонько толкнул своего коллегу локтем, и тот пошел на попятную.
— Простите меня за настойчивость, но, понимаете, меня интересует человеческая сторона.
Вероятно, команде Эвертона удалось получить очки на своем поле, поскольку рев на трибунах длился несколько минут.
— Как вы узнали о случившемся?
— От полиции. Сначала они пытались мне позвонить. Телефон установлен внизу, в магазине.
Ему хотелось рассказать им об этом как можно подробнее. Это снимало с него напряжение. Он, не жалея слов, говорил, что должен был обогнуть здание, чтобы попасть в магазин, как двое полицейских в форме вышли из машины, прочитали его фамилию на вывеске, а затем сверились со своими записями.
— Вы ничего не заподозрили?
Они беседовали вполголоса. Потом фотограф попросил:
— Вас не затруднит немного попозировать мне в магазине?
Гэллоуэй согласился, по-прежнему ради Бена. Ему было в какой-то степени стыдно за роль, которую его заставляли играть, но он был готов на все, только бы снискать их расположение.
Они спустились гуськом. Дейв забыл ключ от магазина, и ему пришлось вновь подняться. Квартира, где они все курили, пропахла запахом табака и утратила свою интимность.
И только в этот момент, когда Дейв искал глазами ключ на мебели, он понял, что определенный этап жизни навсегда закончился и что существование, которое он прежде вел здесь вместе с Беном, никогда не возобновится.
Он больше не был у себя дома, у них дома. Предметы мгновенно утратили свое своеобразие. Кровать Бена, на которой он, Дейв, еще совсем недавно лежал, вытянувшись всем телом, превратилась в обычную кровать, еще хранившую отпечаток тела.
Во дворе они разговаривали вполголоса. Должно быть, им было его жалко. Журналист, похожий на профессора, причинил ему, сам того не желая, боль своими вопросами, поскольку он произнес слова, которые отныне будут преследовать Дейва. Несомненно, сам он тоже так думал. Он об этом думал еще до того, как все это произошло, но по-другому. Сформулированная особым образом, правда начинала колоть глаза, смущать, как фотографии женщин в определенных позах, которые молодые люди передают друг другу тайком.
