Это было неправдой! Он не пытался выставить себя в выгодном свете, он не пытался уйти от ответственности! Он был Беном, он был готов пойти под суд и понести наказание вместо сына.
Разве Бен поймет, когда услышит его слова: «Я на тебя не сержусь»?
В тот момент он не нашел других слов. Это были единственные слова, которые пришли ему на ум. И только сейчас он начал осознавать, что они звучали как обвинение.
Он не обвинял и тем более не объяснял. Он попытается объяснить гораздо позднее.
Бен был его сыном и не мог измениться за один день. Даже когда Дейв думал о Чарльзе Рэльстоне, лежавшем на обочине дороги, и о том, что произошло в машине, он не мог сердиться на сына. Он только ужасался, как это всегда происходит при катаклизмах.
Гэллоуэй устал думать. Ему очень хотелось бы остановить маленькие колесики своего мозга, как останавливают часовой механизм. На улице все чаще падали крупные капли дождя, но гром не гремел, и молний не было видно. Дейв кружил по комнате. Его мысли тоже шли кругом. Сейчас часы показывали всего лишь четверть девятого, а его послание будет передано по радио не раньше девяти часов.
Он уже собрался было выйти на улицу с непокрытой головой, чтобы его охладил холодный дождь. Но тут он услышал шаги на лестнице, и на этот раз вздохнул с облегчением.
Кто-то поднимался как можно тише, потом постоял под дверью, не стуча, ничего не говоря. А Дейв, с той стороны двери, застыл в нерешительности.
Прошло не менее минуты, прежде чем Дейв услышал легкое шуршание по полу. Кто-то подсовывал под дверь бумагу. Это было так неожиданно, что Дейв не сразу взял листок в руки.
На листке толстым карандашом, которым обычно пользуются столяры, было написано:
Если вы не хотите меня видеть, не открывайте. Я оставлю небольшой сверток на лестничной площадке.
Под текстом стояла подпись: «Фрэнк». Так звали Мьюсака, однако Гэллоуэй никогда не обращался к нему по имени. Мьюсак ждал. Дейв открыл дверь и в полутьме увидел Мьюсака, стоявшего на площадке со свертком в руках.
— Я подумал, что, возможно, вы не хотите никого видеть или спите.
— Мьюсак, входите.
За целый день Мьюсак был первым, кто вытер ноги о коврик. Он также впервые, насколько помнил Гэллоуэй, снял фуражку.
За все годы их знакомства, за все то время, когда они по субботам играли в триктрак, Мьюсак никогда не поднимался в квартиру своего приятеля. Когда тому требовалось что-то сказать ему, он всегда приходил в магазин.
— Вот что я принес, — произнес Мьюсак, снимая бумагу, в которую была завернута бутылка ржаного виски.
Он помнил слова, сказанные ему однажды Дейвом: из-за Бена тот не держал спиртного в доме, поскольку подавал сыну пример и одновременно не хотел искушать его.
— Скажите, если вам захочется, чтобы я ушел.
Мьюсак казался еще более широким и более грубым, чем у себя дома. Однако ходил он бесшумно, почти не колыхая воздуха, словно находился в комнате больного. Он нашел стаканы в кухонном шкафу, вытащил из холодильника кубики льда.
— Вы ели?
Дейв кивнул головой.
— Что?
— Бутерброд.
— Когда?
— Не знаю. Игра в бейсбол еще не закончилась.
Он помнил, что зрители кричали, когда он держал бутерброд в руке.
Мьюсак протянул ему один из двух стаканов, и Дейв не осмелился отказаться.
— Пришло время съесть что-нибудь более существенное. Садитесь. Позвольте, я все сделаю сам.
Он говорил своим ворчливым голосом, менее громко, чем обычно. Мьюсак вернулся на кухню, снова открыл холодильник и увидел два больших бифштекса.
Каждую субботу Дейв покупал два толстых бифштекса для воскресного обеда, для себя и Бена. Этой традиции было более десяти лет. И только увидев мясо на тарелке, Дейв вспомнил, что накануне была суббота, что около десяти часов утра он, как это бывало не раз, закрыл свой магазин и отправился за покупками в государственный универмаг.
На табличке, которую он повесил на дверь, было написано:
Я вернусь через четверть часа.
Во второй половине дня, около пяти часов, когда он чинил дамские часы, в магазин вошел Бен. Хотя Дейв сидел спиной, он сразу понял, что это был его сын, по манере открывать дверь.
— Ты не рассердишься, дэд, если я не приду ужинать?
Дейв не обернулся. Он продолжал сидеть, склонившись над колесиками часов, с лупой в правом глазу. Вероятно, он сказал:
— Не возвращайся слишком поздно.
Он всегда так говорил.
— Ты пойдешь к Мьюсаку? — спросил Бен.
Эти слова не показались Дейву странными. Возможно, Бен задавал этот вопрос и в другие субботы?
— Да. Я вернусь около половины двенадцатого.
— Доброго вечера, дэд.
Вдруг Гэллоуэй позвал:
— Мьюсак!
— Что?
— Я не могу есть.
Тем не менее бифштекс продолжал жариться.
— Они попросили меня обратиться к Бену по радио, чтобы он сдался.
Из кухни краснодеревщик с любопытством взглянул на Дейва, но довольствовался короткой репликой.
— Да.
— Я согласился, и они записали.
Мьюсак не стал делать никаких комментариев.
— Теперь я спрашиваю себя, правильно ли я поступил.
Шел мелкий дождь. Капли с шумом падали на крышу. Дейв закрыл окно, потому что на полу начала образовываться лужа.
— Я боюсь, что они его убьют.
— Садитесь сюда.
Мьюсак поставил прибор на салфетку, поскольку не знал, где хранились скатерти. Сев напротив Гэллоуэя, опершись двумя локтями о стол, он ждал. Это напоминало ситуацию, когда кормят ребенка.
— Я весь день слушал радио, — пробурчал он.
— Что они говорят?
— Каждый час они повторяют примерно одно и то же. Теперь они полагают, что машина движется в сторону Чикаго. Однако есть люди, утверждающие, что видели машину на дорогах Южной Каролины.
Сам того не замечая, Дейв принялся есть. Мьюсак налил себе второй стакан виски.
— Полицейский штата весь день опрашивал жителей деревни. Ко мне он тоже приходил.
— Чтобы убедиться, что вчерашний вечер мы провели вместе?
— Да. Здесь остались два журналиста. Они сняли комнаты в «Олд Барн».
Впервые за целый день Дейв расслабился. Присутствие Мьюсака действовало на него успокаивающе. Как хорошо было слышать его голос, видеть его знакомое полное лицо!
