Он указал на зеленую папку слева от него.
– Всего за несколько часов мы с Полем пришли к выводу, что отказ признать очевидное будет не лучшей стратегией. Стоит взглянуть под углом этого подозрения на финансовые проводки, и вскрываются сомнительные переводы сумм. У нас не было времени провести расследование, мы только заметили следы. К большому сожалению, тот факт, что мой сын выстроил мошенническую схему, не вызывает никаких сомнений.
– Почему его здесь нет? – взвизгнул Становски, директор по инвестициям.
Вильям Гольден поглубже уселся в кресло и не смог сдержать усмешки.
– Хороший вопрос, Становски.
Он пару раз пыхнул сигарой, воздержавшись от продолжения. Становски вышел из терпения:
– Я позволю себе настаивать, господин Гольден, и повторю вопрос: почему здесь нет вашего сына?
– Я хотел знать, кто задаст мне этот вопрос.
– Простите?
Вильям Гольден подался вперед; голова бойца шевельнулась на широких плечах, служащих ей постаментом.
– Я хотел знать, кто среагирует первым, кто укажет на моего сына как на единственного, кто несет всю полноту ответственности. Спасибо, что вы себя изобличили, Становски.
– Что? Вовсе нет. Я…
Вильям Гольден положил ладонь на стол, призвав к молчанию.
– ИФГР не мог функционировать без сообщников, партнеров по мошенничеству, которые это мошенничество скрывали и за счет него же обогащались.
Его губы искривились в гримасе отвращения. Он оглядел собравшихся одного за другим.
– Согласно моей оценке ситуации, достаточно было трех уровней. Если бы мой сын сам этого не осознал, ему бы объяснили вы, Становски. Чтобы скрыть аферу как от Поля, так и от меня, необходимо двое предателей в нашем ареопаге… Дюпон-Морелли… и Плюшар.
Он указал на них пальцем.
– Не так ли, господа?
Оба склонили головы.
– Благодарю, что не отрицаете, время не терпит.
Вильям повернулся к остальным членам совета.
– Вот так, господа. Здесь присутствуют семеро честных людей и трое проходимцев в белых воротничках.
Становски подскочил, услышав оскорбление.
– Не хватает вашего сына!
– Да, не хватает моего сына.
– А затеял все он.
– Затеял он. Не кричите так громко, а то я решу, что вы его просто использовали.
Становски застыл. Остальные пристально его разглядывали. Он прикрыл глаза, не в силах выдержать столь непривычные взгляды. Как змея, которая кусает в тот момент, когда ее сочли мертвой, он внезапно вскричал, заходясь от ярости:
– Зачем было нас собирать? Вы решили заменить собой полицию? Правосудие? Теперь вы имеете право карать, да?!
Вильям Гольден оценил волю к сопротивлению Становски, его мужество и агрессивность; именно за эти качества он и нанял его много лет назад.
– Я собрал вас, чтобы разобраться с вопросом, который не дает мне покоя: что делать?
Он расправил свое длинное, по-прежнему поджарое тело, придвинул зеленую папку и оглядел десятерых мужчин.
– Что делать? Мы не станем ждать, как приговоренные к смерти, пока здесь появятся полицейские, все перероют, унесут компьютеры и архивы. Мы должны действовать, сражаться, сделать максимум возможного при сложившихся обстоятельствах.
Он говорил с непререкаемой властностью, не горячась, хотя в словах пылал огонь. Потом двинулся к двери в глубине, которая вела в его кабинет. Остановился на пороге.
– Даю вам час на размышления. Вам принесут воду и сэндвичи. Со своей стороны, я постараюсь сосредоточиться на проблеме и потом присоединюсь к вам.
Он повернул ручку, но задержался, охваченный угрызениями.
– Прошу простить меня, господа. Я оставляю вас здесь с субъектами, замешанными в жульнической афере. И к тому же прошу сотрудничать с ними. Это оскорбительно для вашего чувства порядочности, согласен, но здравый смысл сейчас не на стороне щепетильности. До скорой встречи.
Он тщательно прикрыл за собой створки массивной двери, не желая, чтобы до него донесся последовавший взрыв эмоций, и уселся в кожаное кресло гранатового цвета.
Достал из жилетного кармана часы с крышкой, открыл и посмотрел на фотографию внутри. Вздохнул, вглядываясь в черты.
– И что бы сделала ты?
Портрет улыбался.
* * *
Их прозвали Орлы, и они в это свято верили.
Молодые, гордые, горячие, амбициозные, они образовали клан, во главе которого стихийно встал Вильям. Бок о бок шестеро парней жадно открывали для себя жизнь, восторженные и одновременно пресыщенные.
– Слабо или не слабо?
– Не слабо!
Раздевшись, Вильям пробежал по дощатому настилу, изо всех сил работая руками для скорости, резко оттолкнулся и бросился в пустоту, пальцами зажимая нос. Поверхность озера хлестнула по телу, холод затопил его; оглушенный, он забился в воде, стараясь всплыть побыстрее, высунул голову, вдохнул и, довольный тем, что у него получилось, претворил крик боли в победный вопль:
– Ух!
Борясь с дрожью и пытаясь согреться, он торопливо поплыл к берегу стильным кролем, рискуя при этом задохнуться… Главное – никогда не показывать ни малейшего признака слабости. Держаться. Быть на высоте. Каждое его движение было адресовано компании, на которую он хотел произвести впечатление и вожаком которой хотел оставаться. Выбираясь из воды и бурно ликуя, чтобы никто не заметил, какой колотун его бьет, он промычал, отжимая ладонью трусы:
– Класс!
– Не очень холодно?
– В самый раз. Ваш черед, парни!
Подростки переглянулись, смущенные, нерешительные и пристыженные.
Вильям поздравил себя с тем, что отвлек их внимание, потому что у него зуб на зуб не попадал. Горное озеро и летом оставалось ледяным, особенно если кинуться в него жарким днем. На самом деле Вильям боялся, что потеряет сознание от резкого охлаждения; в тот краткий миг, зависнув в воздухе, он даже приготовился умереть; но им двигало нечто более сильное, чем рассудок, – желание взять верх, главенствовать в группе, главенствовать в мире. Он был орлом Орлов.
В любой серьезной переделке Вильям без стеснения опирался на группу, но и сам был ей опорой. Испытывая тягу ко всему, выходящему за рамки обыденности, он охотно шел на риск; наслаждаясь своим молодым телом и той силой, которая в нем таилась, он опробовал все: лыжи, велосипед, мотоцикл, машину – разумеется, прав у него не было и в помине – и на спор был готов сотворить что угодно. Стоило ему услышать «а слабо», как выплеск адреналина наполнял его радостью, той радостью, которая удваивает удовольствие от предвкушения. Приятели на берегу принялись складывать штаны и рубашки. В отличие от него, никакого куража они не испытывали. Естественно – в них же не горела его страсть.
