Тот пролаял:
– Вы не увидите ни мою дочь, ни внука.
– Здравствуйте, дорогой господин Тьевеназ! – воскликнул первый адвокат.
– Мы счастливы наконец-то с вами познакомиться, – подхватил второй.
Старик окинул их обжигающим взглядом, потом перевел глаза на Вильяма Гольдена. Кого он увидел? Незнакомца, чье лицо впервые мог разглядеть? Мерзавца, который обманул его дочь? Сбежавшего бабника? Миллионера, который решил искупить свою вину? Или же он подметил в Вильяме черты, которые роднили его с внуком? Его лицо оставалось непроницаемым.
– Идите за мной.
Он молча повернулся, вышел из вокзала и двинулся по единственной улице деревни, теснившейся между горами. Серая раздолбанная дорога с трудом пережила зиму; гравий, которым был посыпан снег, хрустел под подошвами. Старик прихрамывал – исполненный достоинства, неторопливый, даже медлительный, как будто ему нравилось, что парижане подстраиваются под его шаг.
Он зашел в кафе, чье название – «Дружеская встреча» – привело Вильяма в замешательство своей иронией.
Они устроились на табуретах вокруг грубого стола. В зале, аляповатом и тусклом, с серыми известковыми стенами и плиткой на полу, витал запах сыра, к которому примешивались винные испарения и едкая вонь чистящего средства с хлоркой. Парижане едва осмелились прикоснуться к липкой клеенке. Вокруг них не было ничего примечательного, кроме узкого окна, заставленного покрытыми сальным налетом растениями и вязанными крючком куклами, а еще, у входной двери, монументальных башенных часов орехового дерева, чей маятник дремал в изгибах корпуса, имевшего форму мандолины.
Папаша Зиан заказал служанке бутылку сидра и четыре стакана, не озаботившись выяснить предпочтения каждого.
Он не спеша выпил, вытер усы, потом поставил глиняный стакан и воскликнул, нацелившись на Вильяма:
– Почему?
– Почему – что? – вкрадчиво переспросил Вильям.
Он не был уверен в смысле вопроса: папаша Зиан спрашивал, почему он сбежал или почему он вернулся?
Так же жестко и настойчиво папаша Зиан повторил:
– Почему уехал?
Этот вопрос смущал Вильяма меньше, чем другой.
– Я был очень молод.
– Однако достаточно стар, чтобы переспать с Мандиной.
– Слишком молод для отцовства.
– А для материнства? Мандине столько же лет, сколько тебе.
Реплика прозвучала, как удар хлыста; однако за этой агрессивностью Вильям почуял возможность договориться – ведь тот обращался к нему на «ты»; пусть папаша Зиан осуждал его, но еще мог с ним примириться.
– Мы занимались любовью, и ничего больше. Мы не собирались ни жениться, ни заводить детей.
– Говори за себя.
Вильям склонил голову, сознавая свою неискренность. Мандина всегда предполагала связать жизнь с «ее принцем», но он делал вид, что ничего не слышит, а потом просто забыл.
– После моего возвращения в Париж я не поверил тому, что говорила Мандина. Или же не захотел поверить. Ну, то есть не совсем, я ведь дал деньги Мандине, чтобы она могла сделать аборт в больнице.
Папаша Зиан пожал плечами и посмотрел на солнце за окном. На несколько секунд он, казалось, полностью ушел в созерцание светлого неба, впитывая его сияние и отдалившись от сидящих рядом людей. С незамутненным челом и глазами столь же синими, как небесный свод, с отсутствующим видом, он наконец проворчал глубоким горловым голосом:
– Вы, парижане… вы презираете нас, потому что мы живем рядом со своими животными. А вы бы понаблюдали за ними, за животными, кое-чему научились бы. У животных самцы помогают кормить и растить своих детенышей.
Вильям отвернулся, глубоко задетый, не зная, что возразить. Свирепый тон папаши Зиана заставил Мюллера и Джонсона несколько секунд помолчать из чувства приличия, но затем они взялись за дело.
– Господин Тьевеназ, могу вас заверить, что наш клиент сейчас сожалеет о своем тогдашнем поведении, ему стыдно, это и послужило причиной его приезда сюда, и он надеется исправить ошибку, взяв на себя определенные обязательства.
– Исправить? Людей нельзя исправить, как машину или тостер.
– Как мы и написали в письме, наш клиент готов признать ребенка, участвовать в тратах на его воспитание и выплатить матери соответствующую сумму.
– Соответствующую кому? Нам или ему? В вашей писульке об этом не говорилось.
– Миллион евро, – озвучил Мюллер.
– Значительная сумма для обеих сторон, – добавил Джонсон.
– Разумеется, предварительно мы проведем тест ДНК, – подвел итог Мюллер.
Поначалу удивившись и не веря, папаша Зиан сплюнул и растерялся. Прекратив любоваться природой, он бросил взгляд на Вильяма, ища подтверждения. Тот кивнул. Папаша Зиан нахмурил лоб, изрытый морщинами.
Обеспокоенный Мюллер вмешался:
– Предложение господина Гольдена казалось нам излишне щедрым, но он настаивал, поскольку считает его соразмерным причиненному ущербу.
– «Господин Гольден»… – проворчал папаша Зиан, презрительно пережевывая помпезное именование.
– Неужели вы откажетесь дать господину Гольдену еще один шанс? – продолжал настаивать Джонсон.
Как если бы адвокаты значили не больше мух, папаша Зиан обратился к Вильяму:
– Это не тебе я даю шанс, а Мандине и Джебе.
Вильям взбирался по каменистой тропе, ведущей к шале папаши Зиана, который велел адвокатам ждать внизу.
В этот солнечный день ни одна тучка не цеплялась за горные пики. Каждая деталь рельефа, скалы и вершины выделялись с удивительной чистотой, в то время как перекликающийся с птицами поток катил свои быстрые воды по каменистому ложу.
Папаша Зиан сменил походку, теперь он шел размеренно, уверенным шагом, прекрасно держа равновесие, несмотря на хромоту. Позади него Вильям стоически переносил боль в суставах, стараясь не отставать.
Ему хотелось поговорить со стариком:
– Как зовут ребенка?
– Джебе. Ты что, не знаешь его имени?
Едкий тон подействовал, как ушат холодной воды, и Вильям помедлил со следующей репликой:
– Странное имя, Джебе…
– Это сокращение.
Вильям продержался еще метров пятьдесят, прежде чем повторил попытку.
– А как полное имя?
– Тебе бы следовало знать. Мандина так назвала его из-за тебя.
– Что?
– Джеймс Бонд! – прогремел папаша Зиан.
Он остановился, развернулся на каблуках и уставил на Вильяма обвиняющий палец.
– Мандина говорит, это твой любимый герой.
Вильям вспомнил шпионские романы, которыми зачитывался в то время, когда соблазнил девушку, и смущение заставило его густо покраснеть.
