Он вскочил, заколотил в дверь и закричал надзирателям в коридоре:
– Кончили!
Элиза, в свою очередь, повысила голос:
– А что, если она утверждала это для других, мамаша Вартала, только для других, а не для тебя?
Повернувшись к ней спиной, он застучал сильнее.
Она не сдавалась:
– А что, если это тебя не касалось?
Он надсадно закричал в стальную створку:
– Открывайте же, черт вас возьми!
Надзиратель медлил.
По-прежнему невозмутимая, Элиза добавила ласковым голосом:
– Ты не любишь себя, Сэм, потому что никто тебя не любил.
Он обернулся:
– Ясное дело, никто меня не любил! Это само собой разумеется: я опасен. Бывало, вставая утром, я знал, что вечером убью.
– Это было потом… Много позже… Не когда ты был маленьким. Не когда ты был подростком.
– Она угадала мое будущее, мамаша Вартала. Ведьма, что тут скажешь… Я стал тем, кто никому не нужен. Теперь меня держат здесь, и тем лучше, я никому не причиню вреда. Тюрьма спасает меня от меня.
– Не так. Тюрьма спасает тебя от другого, которого ты увидел в себе в результате глупых слов, произнесенных мамашей Вартала. Это не ты убивал, это другой, тот, что подтверждал правоту мамаши Вартала. Не ты, а монстр, которого вы вместе выдумали, она и ты.
В замке заскрежетал ключ. Появился надзиратель.
Успокоившись, Сэм вновь погрузился в апатию. С гладким, ничего не выражающим лицом он склонился к стеклу, отделявшему его от Элизы, и поиграл мощными бицепсами.
– Которая была твоя дочь?
Элиза вздрогнула.
– Лора.
Он задумался и пробормотал: «Лора». Улыбнулся.
– Занятно… Я ни разу не произнес ее имени.
– Лора Моринье, – рявкнула Элиза, не зная, почему кричит.
Он упрямо уставился на нее:
– Я спросил – которая.
– Я тебе ответила.
– Какой номер?
Всплеск ненависти приподнял грудь Элизы.
– Третья.
– Бульвар Эдгар-Кине?
У нее перехватило дыхание, и она только кивнула.
Сэм задумался, помедлил и заключил равнодушно, почесывая ухо:
– Я ее почти не помню.
И, повернувшись, скрылся за дверью.
Вернувшись домой, Элиза заперлась в ванной, разделась, сунула всю одежду, включая трусики и бюстгальтер, в стиральную машину, запустила программу стирки и скользнула за занавеску тесной душевой кабины.
Вода текла на нее, теплая, ласковая, омывающая, неиссякаемая. Она простояла под ней десять минут.
Обсохнув, вернулась под душ. Вышла.
Встала снова.
За час она вымылась четыре раза. Между омовениями смотрела, как крутится белье в барабане, невозмутимо, внимательно, без всяких мыслей, с одним только настоятельным желанием очиститься.
Наконец, после пятого душа, когда начался отжим, она намазала тело кремом, первым попавшимся дешевым кремом, купленным в супермаркете, но его миндальный запах показался ей верхом роскоши. Ее кожа вновь обрела гладкость и блеск юности под благотворным действием маслянистой, отливающей перламутром массы. Давным-давно Элиза не ухаживала за собой.
Хоть в ее привычках была скорее стыдливость, она вышла из ванной, не прикрывшись, и расхаживала по квартирке голая. Напротив не было окон, никакие соседи не будут за ней подсматривать, и она никого не смутит.
Она легла на диван, мало-помалу приходя в себя. До нее дошло, что она избежала серьезной опасности.
Последние слова убийцы причинили ей боль. А боли ее душа не принимала. После смерти Лоры она похудела, цвет лица поблек, она одевалась в темное, была грустна, одинока, необщительна, не испытывала никаких желаний, но больно ей не было. Она даже не плакала.
С того страшного четверга вокруг нее бродило горе, и она заколотила двери своей души. Спасительная реакция помогла ей обобщить: Кристина, Оливия, Синди, Амели, Катрин, Изабель, Моргана, Анна, Эмманюэль, Лиза, Фату, Диана, Сара, Пенелопа присоединились к Лоре в папке «Сэм Луи». Их короткую жизнь она знала теперь так же хорошо, как жизнь своей дочери. На суде она познакомилась и подружилась с родственниками – отцами, матерями, братьями, сестрами, дядями, тетями, кузенами, кузинами, дедушками и бабушками. Став всеобщей наперсницей и подругой, она, чья семья ограничивалась тремя сестрами – родители умерли, а любовник на одно лето испарился без следа, – расширила и пополнила круг своих близких. Принимая к сердцу боль каждого, умеряла свою. Потом она решила разобраться, что же произошло пятнадцать раз подряд, и всю свою энергию посвятила расследованию. Слушания в суде ничего ей не дали – Сэм Луи, невозмутимый, замкнутый, не выказал ни угрызений совести, ни боли, ни сострадания, – и тогда она попросила о встрече с ним в парижской тюрьме. Здесь, в этой эльзасской квартирке, она продолжала свою работу, еще тщательнее укрывшись от прошлого: ничто вокруг не напоминало ей о Лоре, ни мебель, ни безделушки, ни привычки. Тут не было места ее дочери, только в кипе бумаг во внушительной желтой папке. Там она была одной из многих.
Это с таким трудом обретенное равновесие убийца сегодня нарушил. Сказав, что не помнит Лору, он шокировал Элизу, разозлил ее, возмутил, оскорбил. Ее дочь забыть невозможно! Если этот монстр вычеркнул ее из памяти, она, Элиза, ему о ней напомнит!
Она угодила в западню, разверзшуюся прямо под ногами: всплыли картины счастливой поры, улыбка Лоры, ее свет, ее фантазии, ее свобода, ее доброта. Муки языками пламени лизали ее, она уже страдала.
– Он солгал!
Этот дьявол Сэм Луи намеренно загнал ее в угол, чтобы она поджаривалась в аду. Она угадывала хитрость и сопротивлялась, отключив сознание, полностью изгнав мысли.
– Блеф!
Теперь она догадалась: он помнил Лору, хоть и ни разу не произнес ее имени. Его целью было ранить ее.
– Нет!
Элиза испустила воинственный клич. Не может быть и речи! Он не посмеет ею манипулировать. Осознанно и старательно она отстранила возникшие образы Лоры, задвинула их вглубь себя вместе с сопровождавшей их мукой и захлопнула люк.
Она вздрогнула.
Кто-то следил за ней.
Сердце забилось чаще.
Ну конечно! На нее смотрели два глаза. Она чувствовала чье-то присутствие. Она рывком поднялась, вскочила на ковер и рефлекторно прикрыла одной рукой лоно, другой грудь.
– Кто вы?
Дыхание ее стало частым. Она боялась шевельнуться. Шея затекла, но ей все же удалось обвести комнату взглядом. Никто не вошел.
Она резко повернулась к застекленной двери. Прижавшись к стеклу, за ней наблюдал кот.
