– Ах ты, тварь!
Кот и ухом не повел.
Элиза расхохоталась: надо же, испугалась крошечного тощего зверька. Успокоившись, она, все еще прикрываясь руками, подошла к двери и присела перед ним на корточки.
Кот насторожился, но не убежал, защищенный стеклянной перегородкой. Прямо перед собой Элиза увидела его нос, девичий, розовый и тонкий, коротенький, игривый, разглядела глаза, светло-желтые, фосфоресцирующие, с зелеными искорками. Она улыбнулась ему:
– Так ты уже не так меня боишься, постреленок?
Он, в свою очередь, сощурился.
– Когда на мне нет одежды?
Он встал, вздыбил шерстку и гибким движением потерся о стекло, этакий чувственный чаровник.
Кот сбивал Элизу с толку, он казался ей знакомым. Что-то в нем… Ей хотелось потрогать его, погладить, поцеловать…
Осторожно, без лишних движений, она поднялась, чтобы отпереть застекленную дверь.
Задвижка сухо щелкнула. Кот задал стрекача.
Она открыла дверь и шагнула на террасу:
– Киса!
Он убежал лишь на середину лужайки, к своей кормушке; впервые не спрятался от нее за изгородью – этот прогресс надо было отметить.
– Киса! Кис-кис-кис-кис!
Кот задрал голову, сглотнул, но не двинулся с места. Его глаза, желтее лютиков, были устремлены на нее с тревожащей неподвижностью.
Элиза машинально потерла руки и заметила, что вся покрылась гусиной кожей. Начинался март с его заморозками, а она разгуливала голая по лужайке. Какое безумие!
Одним прыжком она оказалась внутри. Кот по-прежнему пристально смотрел на нее, связанный с ней взглядом, столь же завороженным, сколь и запуганным.
– Хочу ли я приручить дикого кота?
В царственной позе, сжав челюсти, он ждал ответа.
– Люблю ли я кошек?
Маленькие розовые ноздри морщились под треугольной кошачьей мордочкой.
– Нет.
Ее уверяли, что эти животные эгоисты и ни к кому не привязываются. Разве он не доказал это, противясь ее авансам? Она пожала плечами, закрыла дверь и задернула занавеску.
Она умышленно не просила новой встречи с Сэмом Луи целый месяц. Как бы то ни было, время работало на нее, ему было некуда деться из застенка.
Весь этот месяц Элиза лишь ходила мимо тюрьмы. Она смотрела на этот большой обветшавший корабль, неподвижный, словно выброшенный на берег реки Иль, который не плыл никуда, и пассажиры его тоже никуда не плыли. «Место заключения – вот верное слово, – решила она, – они заперты и останутся в заключении до конца своих дней». Сама она пользовалась свободой передвижения, шла, куда ей хотелось, по берегам журчащей реки, под деревьями с набухшими почками, шла в кондитерскую, в кафе, домой. Однако она не питала никаких иллюзий относительно другой своей свободы – свободы мысли: она тоже была узницей, она металась в тесной камере. Ее застенком было безразличие Сэма. Это ограниченное пространство она без конца мерила шагами.
Однажды ясным утром Элиза заметила на берегу Иля высокую загорелую женщину в блузке с глубоким вырезом и мини-юбке, с великолепными, бесконечно длинными ногами; прислонившись спиной к стволу дуба, согнув одно колено, она словно подставляла свои совершенные формы свету, отдавалась солнцу. Смежив веки, приоткрыв губы, запрокинув голову, она гладила правой рукой лучи, согревавшие ее шею и грудь над вырезом блузки, а левая между тем скользила от волос до бедер, то взъерошивая роскошную гриву, то лаская бархатистую кожу там, где кончалась юбочка. Она трепетала, не обращая внимания на прохожих, вся во власти своего небесного возлюбленного. Элиза обошла ее, смутившись.
Назавтра она встретила ее на том же месте, живую статую, царственную, дерзкую, непристойную, похожую на пошлые картинки, которые обожают дальнобойщики. Обходя ее, Элиза разглядела вдали точку, на которую неотрывно смотрела женщина, – кусок тюрьмы, верхний этаж которой возвышался над стенами. Из-за решетки в одном окне смуглый мужчина смотрел на нее, раскрыв рот. Тут Элиза поняла, что муж и жена нашли способ заняться любовью.
Она убежала стремглав. Сколько лет она не целовала мужчину?
У себя в квартирке она занялась новой работой. Ей дали перевести эссе о «Красных бригадах» – революционерах, терроризировавших Италию в семидесятых-восьмидесятых годах; многие участники этой группировки с тех пор уже вышли из тюрьмы. Как реагировать? Надо ли простить тех, кто совершал преступления? Впервые открыв это расследование, проведенное известным римским журналистом, Элиза узнавала для себя много нового.
Она выкинула из головы кота, но он-то ее из головы не выкинул. Стоило ей выйти, как он располагался в саду. Намеренно равнодушная, сосредоточенная на тексте, она лишь скользила по нему взглядом.
Весна вступала в свои права, и лужайка заселялась. Порхали бабочки, птицы, сновали мыши-полевки. Кот теперь охотился, хотя Элиза продолжала приносить ему еду. «Кормить побирушку – не значит принять его в семью», – твердила она, успокаивая себя.
Это было зрелище, кот давал ей сказочное представление, являя сам по себе целый зоопарк: тигр, когда зевал, гепард, когда потягивался; выгибая спину, он становился дромадером, подстерегая добычу, был почти львом, раздувая воротник – филином, бегал быстрее антилопы, прыгал жабой, застывал неподвижно, как ящерица, копал землю глубоко, как лис, потом вдруг превращался в белку, играя орешком в лапах, наконец, усталый, распластывался слизнем.
Время от времени, чтобы еще сильнее заинтриговать ее, он отваживался и на человеческие метаморфозы: поглаживая розовыми подушечками мордочку, напоминал невинное дитя за умыванием, а подняв кверху лапу, чтобы вылизать брюшко, прямо-таки исполнял фигуры французского канкана, достигая скандальной непристойности какой-нибудь Нини-Ножки-Кверху, изображающей «на караул».
Элиза втайне забавлялась, наблюдая за ним украдкой. Твердо решив не поощрять его, она никогда не поворачивалась к нему лицом.
Быстро раскусив ее притворство, не сомневаясь, что воплощает центр мироздания, он располагался с каждым днем все ближе к ней и, вытягиваясь на травке, словно говорил: «Да, я знаю, я красавец. А какая шерстка! Спасибо». С тех пор как она отказалась от мысли одомашнить его, он сам принялся ее приручать.
– Не старайся! Все равно у нас с тобой ничего не получится! – крикнула она ему однажды вечером, закрывая дверь. – Мы не совпадаем по фазе.
В одну апрельскую субботу Элиза вновь отправилась в тюрьму.
Сэм Луи ждал ее за стеклом. Ни он, ни она не удивились возобновившейся беседе. О прошедшем месяце оба не обмолвились ни словом. Несколько секунд они привыкали к присутствию друг друга, потом он спросил степенно:
– Что ты сейчас делаешь?
– Перевожу книгу о «Красных бригадах».
Он хотел ответить, но, за неимением четкого представления о «Красных бригадах», о которых у него сохранилось самое смутное воспоминание, лишь качнул головой вперед-назад с понимающим видом.
