В конце концов я ее нашел в полумиле от дома – она пощипывала сочную траву. После нескольких безуспешных попыток мне удалось оседлать Салли, и, поддавая палкой по заду, я погнал ее галопом подальше от нашей виллы.
Нам пришлось вернуться к чаепитию, поскольку ждали Теодора. Ларри лежал на диване, завернутый в одеяла, и рассказывал гостю об инциденте с графическими подробностями.
– Вдруг, без всякой угрозы с моей стороны, она развернулась своей слюнявой пастью и набросилась на меня – ни дать ни взять Атака легкой бригады. – Тут я вошел в комнату, и он встретил меня ледяным взглядом. – О, кто вернулся! Ну и как ты поступил с этой четвероногой зверюгой?
Я ответил, что Салли благополучно вернулась в родное стойло и, к счастью, не пострадала. Ларри не сводил с меня жесткого взгляда.
– Какая прекрасная новость, – заметил он с ехидцей. – А то, что я здесь лежу с разорванной в трех местах селезенкой, это никого не волнует.
– Я вам принес… мм… маленький… э-э… подарок. – С этими словами Теодор вручил мне копию своей полевой сумки с пробирками и чудесным муслиновым сачком в придачу. Об этом можно было только мечтать, и я рассыпался в благодарностях.
– Заодно сходи и поблагодари Катерину, – сказала мать. – Ей очень не хотелось расставаться с Салли.
– Удивительно. Казалось бы, какое счастье, что она от нее избавилась, – заметил Ларри.
– Сейчас к Катерине лучше не ходить, – подала голос Марго. – Она на сносях.
Заинтригованный необычным выражением, я спросил, что оно означает.
– Она должна родить, – объяснила мне мать.
– Странно, что она не родила во время венчания, прямо в ризнице, – сказал Ларри.
– Дорогой, не надо при Джерри, – попросила мать.
– Нет, правда. Я впервые видел невесту с таким пузом.
Я сказал, что лучше мне поблагодарить Катерину до родов, поскольку потом она будет слишком занята. Мать неохотно согласилась, и на следующее утро я оседлал Салли и поехал через оливковые рощи в сторону Гастури. Роджер трусил сзади, но иногда затевал игру, которую они с Салли вместе придумали. Она заключалась в том, что он периодически с угрожающим рычанием покусывал ее за задние ноги, а она, норовисто взбрыкнув, пыталась лягнуть его под ребра.
Наконец мы пришли к приземистому белому домику с двориком, окруженным по периметру старыми ржавыми банками с цветами. Мы оказались не единственными, чему я сильно удивился. За круглым столом сидели пожилые мужчины со стаканами вина, их большие, вислые, порыжевшие от никотина усы подпрыгивали во время беседы. На пороге кучковались родственницы, некоторые нетерпеливо заглядывали в единственное окошко, и все они одновременно болтали и жестикулировали.
Из дома доносились пронзительные крики и мольбы о помощи, обращенные к Всевышнему, Деве Марии и святому Спиридону. Я решил, что пришел в разгар семейной ссоры. Внутрисемейные разборки довольно распространены в крестьянской среде, и меня они всегда забавляли: любая ссора, даже самая пустяшная, велась с суровой решимостью, пока из этой драмы не вытягивались последние соки, все обменивались проклятьями, а мужчины то и дело гонялись друг за другом среди деревьев, потрясая бамбуковыми палками.
Я привязал Салли и направился к крыльцу, гадая, что могло послужить причиной ссоры. Помнится, последняя семейная ссора в этой деревне длилась ни много ни мало три недели, а началось все с мальчика, сказавшего своему кузену, что его дед мухлюет в карты. Я решительно протиснулся сквозь толпу, блокировавшую вход, и оказался внутри. Комната была забита родней, все стояли плечом к плечу, как зрители на футболе. Еще в раннем детстве я усвоил, что в такой ситуации надо встать на четвереньки и ползти. Что я и сделал, и в результате оказался в первом ряду родственников, окруживших широкую двуспальную кровать.
Я увидел, что происходит нечто куда более интересное, чем семейная ссора. Катерина лежала на кровати с задранным выше больших набухших грудей дешевым ситцевым платьем. Ее руки сжимали спинку медной кровати, а огромный, как гора, белый живот то напрягался, то ходил ходуном и, казалось, жил отдельной жизнью, сама же она с криком задирала кверху ноги, мотала головой на подушке, и по ее лицу струился пот. Рядом пристроилась, судя по всему, главная распорядительница, маленькая сморщенная ведьма, держа в одной руке полное ведерко колодезной воды. Она периодически окунала в него кучу старого тряпья и смачивала Катерине лицо и бедра. На прикроватном столике стояли кувшин с вином и стакан, и после очередного омовения ведьма насильно вливала ей в рот несколько капель, а затем наполняла стакан и осушала его сама, – надо полагать, повивальной бабке, как и роженице, требовались дополнительные силы.
Я мысленно поздравил себя с тем, что по дороге сюда не отвлекся на разные соблазны. Если бы, например, я полез на дерево, где меня ждало сорочье гнездо, я бы, скорее всего, пропустил это захватывающее событие. Забавно, я настолько привык к голосящим крестьянам, причем по самому ничтожному поводу, что истошные крики Катерины не вызвали у меня ассоциации со страданием. Она явно испытывала боль, лицо белое, искаженное гримасами, но я по привычке посчитал, что это на девяносто процентов наигрыш. Когда она издавала особенно истошный крик и просила о помощи святого Спиридона, вся родня из сострадания к ней тоже голосила и обращалась к святому. Редкостная какофония на таком маленьком пятачке – в это не поверишь, пока не услышишь своими ушами.
Катерина еще сильнее вцепилась в изголовье, так что напряглись все мышцы на загорелых руках, потом дернулась, подтянула ноги и развела их в стороны.
– Выходит! Выходит! Хвала святому Спиридону! – грянул общий хор.
Я увидел, как из спутанных зарослей лобковых волос показалось нечто круглое, напоминающее белое яйцо. После короткой паузы Катерина снова потужилась и выдавила из себя стон. И тут, к моей несказанной радости, из нее, как кролик из цилиндра фокусника, выскочила головка, а вскоре за ней и розовое, подергивающееся тельце. Личико и ручки-ножки новорожденного были мятые и нежные, как лепестки розы. Но больше всего я был заинтригован тем, какой он крошечный и как идеально сложен. Повитуха приблизилась мелкими шажками, перемежая громкие молитвы с указаниями роженице, и выхватила младенца, лежавшего между окровавленных ляжек. Тут вся родня, к моей величайшей досаде, шагнула вперед, сгорая от желания узнать пол ребенка, и в результате я пропустил развитие драмы, так как передо мной теперь маячили большие и вдобавок хорошо упакованные зады двух Катерининых теток.
Пока я снова прополз вперед между ног и просторных юбок, повитуха под общее ликование успела объявить, что родился мальчик, и перерезала пуповину здоровым старинным ножом, который достала из кармана юбки. Одна из теток помогла ей перевязать пуповину. А затем, пока тетка держала визжащее и дергающееся розовое существо, повитуха смочила в ведре тряпье и стала протирать младенца. Покончив с этим, она плеснула в стакан вина, дала Катерине сделать пару глотков, отпила сама и давай прыскать вином из беззубого рта на голову новорожденному, осеняя его при этом крестом. Потом она прижала младенца к груди и со свирепым видом развернулась к толпе родственников.
