– Возможно, – выразилась она расплывчато. – Но такие уж у него интересы. Дорогой, вынеси ее в сад, подальше от Спиро.
– Он меня пугать, – услышал я, покидая кухню с драгоценной банкой. – Клянусь Господь, миссис Даррелл, он приносит такое, что меня пугать.
Мне удалось пронести банку в свою спальню, так что никто из домашних этого не видел. Я переложил сороконожку в блюдце, которое изящно украсил мхом и кусочками коры. Я твердо решил, что заставлю семью оценить фосфоресцирующее чудо: после ужина устрою для них пиротехническое представление. Но вышло так, что все это напрочь вылетело у меня из головы, поскольку вместе с прочей корреспонденцией пришла внушительная бандероль в коричневой оберточной бумаге, и прямо за ужином Ларри, бросив на наклейку беглый взгляд, кинул бандероль мне.
– Фабр, – сказал он односложно.
Забыв про еду, я разорвал обертку, и обнаружилась основательная зеленая книга под названием «Священный жук и другие», автор Жан Анри Фабр. Я раскрыл ее и захлебнулся от восторга: с фронтисписа на меня смотрели два навозных жука, настолько узнаваемые, что они могли быть близкими родственниками недавней парочки. Они катили великолепный шар из навоза. Восхищенный, наслаждаясь каждым мгновением, я медленно переворачивал страницы. Прелестный текст. Никакой зауми или витиеватостей. Написано так просто и ясно, что даже мне все понятно.
– Дорогой, отложи книгу, будь добр, – попросила мать. – Съешь обед, пока он не остыл.
Я неохотно положил книгу на колени и набросился на еду с такой скоростью и самозабвением, что потом до вечера страдал от несварения желудка. Что ни в коей мере не помешало мне погрузиться в мир Фабра. Пока у домашних была сиеста, я, лежа в тени мандаринового дерева, глотал книгу, страницу за страницей, и к началу чаепития – какая досада! – ее прикончил. Полный восторг. Теперь я был вооружен необходимыми знаниями. По-моему, я выяснил все про навозных жуков. Это были уже не таинственные насекомые, задумчиво ползающие в оливковой роще, а мои закадычные друзья.
Примерно в это же время произошло еще одно событие, которое расширило и поощрило мой интерес к природоведению (хотя в тот момент, признаюсь, я этого не оценил), – появление моего первого репетитора Джорджа. Приятель Ларри, высокий, худощавый, с каштановой бородкой, в очках, он обладал ненавязчивым, но язвительным чувством юмора. Вероятно, ни одному репетитору еще не приходилось иметь дело с таким сопротивлением. Я не видел никакого смысла в изучении чего-либо, не имеющего отношения к природоведению, и поэтому наши первые уроки проходили с большим скрипом. Но потом Джордж понял, что, соединив историю, географию и математику с зоологией, можно добиться результата, и наметился определенный прогресс. И все же лучшим я считал один день в неделю, целиком посвященный естествознанию, когда мы с Джорджем всерьез изучали моих новых знакомцев, с тем чтобы их идентифицировать и проследить их биографию. Я добросовестно вел дневник с яркими, пусть и не слишком убедительными картинками моих приобретений, сделанными цветными чернилами и акварельными красками.
Вспоминая то время, я подозреваю, что Джордж получал удовольствие от наших занятий естествознанием не меньше, чем я. Это было единственное утро на неделе, когда мы с Роджером отправлялись Джорджу навстречу. На полдороге через оливковые рощи мы прятались среди миртов и поджидали его. И вскоре он появлялся в выцветших шортах, сандалиях и огромной потертой соломенной шляпе, с кипой книг под мышкой, выбрасывая перед собой изящную длинную трость. Должен сознаться, что цель, которую мы преследовали, была сугубо корыстная. Затаившись в кустах с их сладким дурманом, мы с Роджером делали ставки: станет ли сегодня Джордж фехтовать с оливой?
Джордж был опытным фехтовальщиком, что доказывали его многочисленные кубки и медали, поэтому его частенько охватывало желание с кем-нибудь схлестнуться. Например, он шел по тропинке, поблескивая стеклами очков и размахивая тростью, и вдруг какое-то оливковое дерево проявляло свою зловредную суть, а посему его следовало проучить. Положив книжки и шляпу на обочине, он крадучись приближался к дереву: в правой руке трость, превратившаяся в шпагу, готовую к бою, а левая рука элегантно отставлена назад. С прищуром глядя на оливу, он медленно обходил ее на пружинистых ногах, как терьер осторожно обходит мастифа, в любую секунду ожидая нападения. Тут Джордж делал выпад, конец трости исчезал в одном из многочисленных дупел, а сам он издавал торжествующее «ха!» и тут же отскакивал, прежде чем дерево успевало нанести ответный укол. Я заметил, что если его шпага входила в маленькое дупло, то рана не считалась смертельной, так, легкая царапина, только возбуждавшая противника, и дальше он уже отчаянно сражался за свою жизнь, вовсю пританцовывая, нападая и отбиваясь, отскакивая с резким движением шпаги вниз, уклоняясь от страшного выпада оливы, причем так быстро, что я не успевал отследить. Некоторые деревья он приканчивал почти сразу смертельным уколом в большое дупло, где его шпага исчезала по самую рукоять, однако, случалось, он наталкивался на такого аса, что дело растягивалось минут на пятнадцать, схватка не на жизнь, а на смерть, когда приходилось, закусив губу, пускать в ход все известные ему хитрости, чтобы пробить защиту дерева-великана и все-таки его сразить. Прикончив своего противника, Джордж тщательно протирал окровавленную шпагу, надевал шляпу, подбирал книжки и шел себе дальше, что-то напевая под нос. Я отпускал его на приличное расстояние, прежде чем к нему присоединиться, а то еще догадается, что я подсматривал за его воображаемой битвой, и смутится.
Джордж познакомил меня с человеком, сразу занявшим важнейшее место в моей жизни, – доктором Теодором Стефанидесом. Это был совершенно удивительный человек (и сегодня, спустя тридцать три года, я держусь того же мнения). Теодор с его пепельными волосами, бородкой и орлиным профилем казался греческим богом, и уж всеведущим он был точно. Помимо медицинской квалификации, он был биологом (в первую очередь его интересовала пресноводная жизнь), поэтом, писателем, переводчиком, астрономом и историком, и между всеми этими разнообразными занятиями он еще находил время руководить рентгеновской лабораторией, единственной в своем роде в городе Корфу. Мы познакомились, когда у меня возникли вопросы по поводу паука-каменщика, которого я тогда для себя открыл, и он поведал мне столько удивительного про этих существ и при этом так деликатно, с таким смущением, что я был очарован не только информацией, но и самим Теодором, ибо он обходился со мной как со взрослым.
После нашей первой встречи я был уверен, что больше мы не увидимся, поскольку у человека таких знаний и такой известности просто не найдется времени для десятилетнего мальчишки. Но уже на следующий день я получил от него в подарок карманный микроскоп и приглашение выпить с ним чаю в его городской квартире. Тут уж я завалил его неудержимыми вопросами и, затаив дыхание, переворошил его огромную библиотеку и часами разглядывал в сияющие раструбы микроскопа необыкновенных и прекрасных подводных обитателей, которых Теодор, как волшебник, извлекал из любого, самого невзрачного и грязного резервуара. После первого своего визита я осторожно спросил мать, нельзя ли пригласить Теодора к нам на чай.
