– По-моему, они ужасно голодные, – сказала она, по одному вынимая из коробки дергающихся, попискивающих детенышей и вставляя соску в алчные рты.
Они всегда такие, объяснил я, не стоит обращать внимание. Они жадные от природы.
– Бедняжки, – сказала Марго.
Где была моя интуиция?
Это был упоительный уик-энд. Я сильно обгорел (весеннее солнце обманчиво), зато мое возвращение было триумфальным: восемь сердцевидных морских ежей, четыре моллюска и птенец-воробышек, выпавший из гнезда. Добравшись до виллы, после приветственного лая, вылизывания и покусывания, которыми меня всегда встречали собаки, стоило мне отлучиться больше, чем на пару часов, я первым делом поинтересовался у Марго, как поживают мои детки.
– Уже ничего, – сказала она. – Но вообще, Джерри, нельзя так с ними обращаться. Ты ведь чуть голодом их не уморил. Ты себе не представляешь, как они набрасывались на еду.
Я похолодел от ужаса.
– Совсем, бедные, оголодали. Каждый высасывал по две бутылочки молока, представляешь?
Я в ужасе помчался наверх и вытащил из-под кровати картонную коробку. Там лежали четыре ежика, раздувшиеся до невероятия. Желудки у них до того расперло, что они уже не могли передвигаться и только слабо шевелили лапками. Они превратились в розовые молочные бурдюки с белыми иглами. Все они ночью умерли. Марго обрыдалась над их шарообразными телами, но от ее скорби мне было ни жарко ни холодно. Я никогда не увижу, как мои ежики послушно трусят за мной через оливковую рощу. В наказание моей благоумильной сестре я выкопал в нашем саду четыре могилки и установил на них крестики как постоянное напоминание о деле ее рук и четыре дня с ней не разговаривал.
Правда, траур был недолгим, так как вскоре к нам на тридцатифутовой яхте пожаловали Дональд с Максом, и Ларри представил нам капитана Крича.
Мы с матерью приятно провели день в оливковой роще – она собирала дикие цветы и травы, а я новорожденных бабочек. Усталые, но довольные мы вспомнили о чаепитии. Когда мы подходили к дому, мать вдруг остановилась.
– Кто там сидит на веранде?
Я был слишком занят тем, что бросал палки собакам, и только сейчас обратил внимание. На стуле раскинулся странный тип в мятых белых парусиновых брюках.
– Кто это? Ты видишь отсюда? – разволновалась мать.
В те дни она пребывала в заблуждении, будто управляющий нашего банка в Англии может в любой момент приехать на Корфу с единственной целью обсудить нашу просрочку по платежам, и этот неизвестный на веранде лишь подогрел ее страхи.
Я пригляделся к мужчине. Старый, почти совсем лысый, а последние седые волосы на затылке длинные и дымчатые, как пушок семян чертополоха в конце лета. И такие же неухоженные седые борода и усы. Я заверил мать, что, насколько я могу судить, он совсем не похож на управляющего банка.
– О боже, – заволновалась она. – В самый неподходящий момент. У меня ничего нет к чаю. Кто же это?
Когда мы приблизились, мирно почивавший незнакомец неожиданно проснулся и увидел нас.
– Эгей! – крикнул он так громко и так неожиданно, что мать споткнулась и чуть не упала. – Вы никак миссис Даррелл, а это ваш паренек. Ларри мне о вас рассказывал. Добро пожаловать на борт.
– О господи, – прошептала мать. – Очередной приятель Ларри.
По мере приближения я заметил, что у нашего гостя очень необычное лицо – розовое и морщинистое, как грецкий орех. Носовой хрящ, видимо, получил немало прямых ударов и расползся, как змейка. Челюсть также пострадала и ушла вбок, будто ее невидимой ниткой подтянули к правой мочке уха.
– Какое приятное знакомство. – Он сказал это так, словно вилла принадлежала ему, и его слезящиеся глаза просияли. – О, да вы еще краше, чем в описании вашего сына.
Мать дернулась и выронила один анемон из своего букета.
– Я миссис Даррелл, – сказала она с холодным достоинством, – а это мой сын Джеральд.
– А я Крич, – отозвался пожилой мужчина. – Капитан Патрик Крич. – Он взял паузу и послал через перила смачный плевок – точнехонько в любимый мамин лоток с цинниями. – Добро пожаловать на борт, – повторил он с необыкновенным радушием. – Рад знакомству.
Мать нервно откашлялась.
– Мой сын Лоренс здесь? – спросила она звучным аристократическим тоном, который пускала в ход исключительно в минуты повышенного стресса.
– Нет, пока в городе, – сказал капитан Крич. – Он пригласил меня на чай и пообещал, что в скором времени пожалует на борт.
– Что ж, – мать постаралась сделать хорошую мину при плохой игре, – вы присядьте. Извините, я отлучусь, спеку немного сконов.
– Сконов, ха? – Капитан Крич воззрился на мать с таким вожделением, что она выронила еще два цветка. – Люблю сконы и мастериц на все руки.
– Джерри, – обратилась ко мне мать, стараясь сохранять спокойствие. – Я займусь чаем, а ты пока развлекай капитана.
Она поспешно и не сказать чтобы очень величаво покинула веранду, оставив меня один на один с капитаном.
Он снова раскинулся на стуле и уставился на меня своими водянистыми глазами из-под клочковатых седых бровей. Я слегка занервничал под этим пристальным взглядом. Осознавая свои обязанности как хозяина, я предложил ему коробочку с сигаретами. Он заглянул внутрь, словно в колодец, а нижняя челюсть заходила из стороны в сторону, как у чревовещателя.
– Смерть! – выкрикнул он так неожиданно, что я едва не выронил коробочку. Он откинулся на спинку стула и смерил меня своими голубыми глазами. – Сигареты, мой мальчик, это смерть. – Он порылся в кармане парусиновых брюк и вытащил короткую трубку, черную и грубую, как кусок угля. Он зажал ее между зубами, отчего нижняя челюсть сделалась еще кривее. – Всегда помни, трубка – вот лучший друг человека.
Он громогласно засмеялся над собственной шуткой, и я добросовестно его поддержал. Он встал, смачно сплюнул через перила и снова уселся. Я лихорадочно соображал, о чем с ним говорить. Ничего не приходило в голову. Наверняка ему неинтересно, что я сегодня услышал первую цикаду или что Агатина курица снесла шесть яиц размером с лесной орех. Поскольку он помешан на море, может, ему будет любопытно узнать, что Таки, которому своя лодка не по карману, ловил ночью рыбу на мелководье, держа в одной руке фонарь над головой, а в другой – трезубец, и вонзил его себе в ногу, подумав, что это такая экзотическая рыба? Но капитан Крич, поглядывая на меня сквозь маслянистый трубочный дым, заговорил со мной первым.
– Думаешь, что у меня с лицом, да? – бросил он мне с вызовом, и я заметил, что щеки у него еще больше порозовели и залоснились, как атлас. Я хотел было отнекиваться, но он меня опередил. – Это был парусник, вот что. Мы обходили мыс Горн на паруснике. Дикий ветродуй из жопы матушки-Земли. Паруса трещали не хуже грома господня. Фал выскользнул у меня между пальцев, как натертая маслом змея. И я упал. Мордой о палубу. Они сделали, что могли… никакого врача, конечно, не было. – Он в задумчивости потрогал нижнюю челюсть; я сидел не шелохнувшись. – Пока мы добрались до Чили, моя физиономия превратилась в застывшую маску, – сказал он, оглаживая свою челюсть. – Мне было шестнадцать.
