Ветров решил рассказать Мэри о том, что было два века назад, во времена русской Америки, об одной встрече, о калифорнийском романе русского графа Резанова с юной шестнадцатилетней испанкой Кончитой.
– «Душой я бешено устал. Точно тайный горб на груди таскаю, тоска такая!.. Будто что-то случилось или случится, – ниже горла высасывает ключицы…» Что ты знаешь о моей стране, милая? За двести лет ничего в России не изменилось. «Российская империя – тюрьма, но за границей тоже кутерьма. Родилось рано наше поколение, чужда чужбина нам и скучен дом, расформированное поколение, мы в одиночку к истине бредем».
«Интересно, как устроена память. Не пытался запоминать, не помнил все эти годы. А сейчас строки Вознесенского сами собой выскакивают из меня, будто старое вино из погреба выносят. „Я тебе расскажу о России, где злодействует соловей, сжатый страшной любовной силой, как серебряный силомер. Ты узнаешь земные – божество, и тоску, и юдоль, я тебе расскажу о России, я тебя посвящаю в любовь“
[21]. Пафосно, конечно, но здорово, мне кажется, я всегда был восторженным, мне нравится!»
– Можешь показать могилу этого человека, знаешь, где он лежит?
– Кладбище знаю, а на могиле не была. Этот человек просил, чтобы его хоронили в земле по обычаям оrthodoxy faith
[22], вы ведь русские – православные.
На кладбище – стены, колумбарии. Захоронений в земле мало, очень мало, их почти нет. Но где оно, нужное им захоронение?
После долгих поисков находят, наконец, могилу с небольшим каменным крестом. На камне выбито «Vetroff Sergey Albertovitch». Дуб, под сводом туннеля при свете волоконно-оптических ламп над крестом склонялись ветви настоящего русского дуба. Их листва тихо шептала и шевелилась, но не от настоящего ветра, а из-за циркуляции воздуха, подаваемого вентиляционными системами. Везде, на всех планетах, где бы мы, русские, ни побывали, мы оставим в земле прах наших отцов, матерей, братьев и сестер под сенью дубовых деревьев и православные кресты над могилами предков и погибших товарищей.
– Ветров, наверное, эта. Смотри, Юра, он же Ветров!
«Значит, отец, кто же еще? Умер в 1996-м. Трудный год для России. Для меня тоже трудный год получился. Вот и отец в тот год скончался. Прощай, папа, прости, что поздно прилетел. Не знал. Да и не взяли бы меня на „Аполлоны“».
– «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоега новопреставленного Сергия, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь вечно блаженная».
– Что это за молитва, Юра?
– Я ребенком был, лет семи, маму проводил в последний путь, потом отчима проводил, кто такой отчим? – приемный отец, хороший был человек. Остался с бабушкой, вместе провожали обоих, вот она и научила молиться об усопших.
«Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: „прибежище мое и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю!“ Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями своими осенит тебя, и под крыльями его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его».
– Юра, посмотри, что там?
На каменной плите – круглые углубления, как бы отпечатки десяти пальцев двух рук.
Мэри накрыла левой рукой пять углублений.
– Мне кажется, будто камень теплый. Я плохо достаю до углублений – рука маленькая. Попробуй ты. Только сразу двумя руками.
Ветров накрыл все десять углублений пальцами обеих рук. Раздался щелчок – будто из мобильного телефона. Юра подержал руки на камне, но ничего не произошло. Он отнял руки. Щелчок повторился, только громче и требовательней. Еще раз наложил пальцы на углубления. Вокруг ладоней Ветрова на камне засветился прямоугольник, крышка сдвинулась, под ней обнаружилось небольшое углубление, тайник под могильной плитой, в нем – письмо. Как оно могло попасть сюда?
– Твой отец, наверное, кого-то просил сделать тайник и спрятать письмо.
«„Сыну Юрию“. Выходит, что мне. Почему он так верил, что я непременно приду, что приду именно сюда? Пишет, что ждал меня и не дождался, что ему горько от того, что у колонии землян нет никаких прав, земляне не имеют доступа к технике селенитов. Что он верит в своего сына. Хочет, чтобы Юрик помог землянам освоить селенитскую технику, чтобы земляне получили равные права с жителями Луны, наладили регулярное сообщение с Землей и чтобы на Земле можно было использовать достижения лунной цивилизации. Что я один смогу сделать? Все колонисты не смогли, а я сделаю… „Вот тебе, Юра, мой отцовский наказ. Дружи с Дедами Морозами, они тебе помогут. Но главная помощь придет с неожиданной стороны, обязательно придет. Опасайся злобных и мстительных волобуев. Обязательно найди, откуда приходят „лунотрясения“. Пока продолжаются эти атаки, не добиться нам дружбы землян с жителями Луны“.
Отец, откуда ты знал, почему ты был так уверен, что я все-таки приду? „Два чувства дивно близки нам, в них обретает сердце пищу: любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам“
[23]. Где теперь моя родина? Там, на Земле, где похоронены мать и бабуля? Или здесь, где могила отца? И с родным пепелищем ничего не ясно, нет у меня родного пепелища. Похоже, мой дом теперь будет там, где живет эта милая испанская девушка со смелым и открытым взглядом. Рядом с ней теперь твое место, Юрий Сергеевич. Сказала же цыганка – на Луне найдешь ты настоящую любовь.
Папа, как бы мне хотелось узнать хоть что-то о твоей жизни на Луне. Мы были вместе так недолго, ты улетел, я был тогда совсем еще малышом. Почему ты до самой смерти верил в меня, почему решил, что я все это смогу сделать, что обязательно доберусь до Луны и разыщу твою могилу? Папа, смешной наивный идеалист. Как ты выжил, как сохранился в этой своей такой необычной и непростой жизни? Я, конечно, постараюсь; похоже, я весь в тебя получился. Почему мне не живется как всем людям? Работа, семья, дети, простые человеческие радости… Тоже рвусь в небеса. Вон аж до Луны долетел. И здесь тоже неймется. Женился бы на этой чудной девочке, нарожала бы она мне мал мала ребятишек. А я писал бы себе, кропал бы мемуары „О лунных приключениях русского бизнесмена Юрия Ветрова“. Лет через пятьдесят стал бы классиком. Чем я хуже барона Мюнхгаузена? Или Тартарена из Тараскона?
В одном отец прав. Кто-то не хочет, чтобы здесь был мир. Этот кто-то и устраивает такие вот непонятные и пугающие лунотрясения.
О какой помощи говорил отец? Похоже, он знал что-то, о чем я пока даже не догадываюсь».
В глубокой задумчивости возвращался Ветров в Умму.
Снова вспоминались слова из «Юноны и Авось», что за черт – не выходят из головы стихи Вознесенского. Приставучие тексты. Так же как, например: «Режьте билеты, режьте билеты, режьте осторожно»
[24] – классика жанра. А эти слова из «Юноны…». Подсказка для меня? Подсказка или предостережение?
