Видя наконец, что игра проиграна, Гилевич признался во всем.
Из банка он был препровожден в комиссариат вместе с ручным чемоданчиком, с которым он приехал, очевидно, прямо с вокзала.
Теперь, принеся повинную, он попросил разрешения еще раз тщательно помыться, ввиду недавней гримировки. Ему разрешили, и он, в сопровождении полицейского, отправился в уборную, захватив из своего чемоданчика полотенце и мыло. В уборной он незаметно сунул в рот отколотый кусочек мыла и, набрав в руки воды, быстро запил его. Не успел полицейский его отдернуть, как Гилевич уже пал мертвым.
Оказалось, что в мыле он хранил цианистый калий, который и проглотил в критическую минуту.
По распоряжению Филиппова тело Гилевича было набальзамировано и отправлено в Петербург.
Так покончил земные счеты один из тяжких преступников нашего времени.
Умелый адвокат, защищавший мать Гилевича, добился ее оправдания.
Но что значит для этой матери суд людской с его оправданием или карой, когда она, по возмездию небес, лишилась двух взрослых сыновей, вырванных из жизни петлей и ядом?!
Жертвы Пинкертона
В мой служебный кабинет с перепуганным лицом вошел тучный, высокий человек в пальто с барашковым воротником, высоких, лакированных сапогах и каракулевой шапкой в руках, лет пятидесяти, с проседью, по виду третьеразрядный купец. После нескольких приглашений он решился наконец грузно опуститься в кресло, глубоко вздохнул и обтер вспотевший лоб.
— Кто вы и что вам угодно? — спросил я его.
— Мы будем второй гильдии купцом, Иваном Степановым Артамоновым, имеем в Замоскворечье свою бакалейную торговлю, а только, между прочим, все это ни к чему, потому что, можно сказать, перед вами не купец, а труп!
— То есть как это труп?! — удивился я.
— Оченно даже просто, господин начальник! Какой же я живой человек, когда завтра мне смерть!
— Ничего не понимаю. Говорите, ради бога, яснее!
— Да уж все расскажу, господин начальник, на то и пришел. Одна на вас надежда, оградите меня от напасти! Не оставьте своей помощью!
И перепуганный купец рассказал следующее.
— Вчерась мы, как и кажинный день, заперли в девятом часу лавку, отпустили приказчиков, подсчитали выручку и, покончив с делами, поставили самовар и принялись чай пить. Выпили это мы с моей супружницей стаканчика по три. «Дай, — говорит, — Степаныч, я подолью тебе свеженького». А я ей: «Нет, Савишна, что-то не пьется, не по себе мне как-то: не то сердце ноет, не то под ложечкой сосет». — «Это ты окрошки перекушал нынче», — отвечает она. «Нет, окрошки мы съели в плипорцию. Не в ей дело, душа, — говорю, — как-то ноет. Не быть бы беде!» — «Типун тебе на язык, Степаныч!» — и супруга моя даже сплюнула. Вдруг в это время звякнул звонок. Господи, кого это несет в такую пору? Входит в столовую кухарка и подает письмо. «Откудова?» — спрашиваю.
«Да какой-то малец занес, сунул в руку и ушел». Чудно это мне показалось. По коммерции своей я получаю письма, но утром и по почте, а это — на ночь глядя и без марки к тому же.
Забилось мое сердце, ищу очков — найти не могу, а они тут же на столе лежат. Савишна мне говорит: «Давай, отец, я распечатаю и прочту. Глаза мои помоложе будут». — «Сделай одолжение, — говорю я, — а мне что-то боязно!» Супруга раскрыла конверт, вытащила письмо, развернула да как вскрикнет: «С нами крестная сила!» Я всполошился, ажно в пот ударило. «Что, — говорю, — орешь?» — «Смотри, смотри, Степаныч!» — и дрожащей рукой протягивает письмо. Я поглядел: свят! свят! свят! Страсти-то какие! Внизу листочка нарисован страшенный шкилет, тут же черный гроб и три свечи. Да вот извольте сами посмотреть! — сказал Артамонов, протягивая мне письмо.
Я пробежал его глазами.
«Приказываю Вам завтра, 13 декабря, вручить мне на площади “У болота”, ровно в 8 часов вечера, запечатанный конверт с тысячью рублей. В случае неисполнения этого приказа будете преданы лютой смерти!
Грозный атаман лихой шайки — Черный Ворон».
Купец продолжал:
— Как увидели мы с Савишной шкилет да гроб, сидим ни живы ни мертвы, а читать письмо боимся. Посидели эдак молча, а затем я и говорю: «Ну Савишна, читай, у тебя глаза вострее!»
А она: «Мое ли это дело? Ты хозяин и мужского пола, ты и читай!»
Поспорили мы эдак, а читать оба боимся. Концы к концам, я кликнул Настю — это, стало быть, дочку мою. Она у нас образованная, в седьмом классе гимназии обучается, да только не в меру горда. Ну ладно! «Настенька, — говорю я, — прочти-ка нам это письмецо и объясни все по порядку, что в нем прописано». Дочка взяла листок, громко прочла, покачала головой да и говорит эдак мудрено: «Папаша, вы стали, — говорит, — объедком экспроприятеров!..» — «Это что же означает? — говорю. — Каким таким объедком? Да мы, слава богу, жизнь прожили и не то что объедками никогда не бывали, а люди еще от нас кормились». И так мне обидно стало за это глупое слово! Дочка пожала плечами, фыркнула и, уходя, сказала: «Какой вы, папаша, необразованный, ничего вы не понимаете!» — «Ах, ты, дурища! — крикнул я в сердцах. — Я хошь и необразованный, а вот тебя вырастил, выкормил да и наукам обучил, а ты и помочь родителю не хочешь в смертельных опасностях!» Ну да что с нее возьмешь, господин начальник!
Известное дело, — не уважает она нас. Подумал я эдак, подумал и решился отнести завтра деньги. Хошь оно тысячу целковых отвалить и не по нашим капиталам, да что поделаешь, — живот свой дороже. И расстроился я просто во как!
Однако Савишна мне говорит:
— Не дело надумал, Степаныч! Ты человек семейственный и не должен такими деньжищами швыряться зря.
— Какое, — говорю, — зря! У меня и у самого сердце кровью обливается, да что поделаешь — умирать неохота.
А жена в ответ:
— Пользы никакой от этого тебе не будет. Ну заплатишь ты тыщу, а душегубы с тебя через неделю еще три потребуют. Скажут: купец пугливый да покладистый. Ты что же — и три отвалишь?
И раскроила она меня этими самыми разговорами, господин начальник, до того что хошь плачь! «Нет, — говорит, — Степаныч, послушай моего бабьего совета! Сходи ты в сыскную полицию, разыщи самого главного начальника да и расскажи ему все, как есть. Оно вернее будет! И защитит он тебя от мазуриков, да и деньги при тебе останутся». До утра мы с ней судили да рядили, и баба моя на своем настояла. И вот я пришел к вашей милости, не оставьте без внимания, защитите! — И Артамонов, прослезившись, обтер глаза платком.
— Ну и скажите спасибо вашей жене, что на правильный путь вас направила. Нечего мошенников поощрять! А мы вас защитим, но только и вы должны нам помочь.
— За этим дело не станет! — сказал повеселевший Артамонов. — Ежели там расходы какие или, к примеру сказать, благотворительность, то мы с превеликим нашим удовольствием! — И он полез было за бумажником.
