Поблагодарила я его и пошла, а он еще крикнул мне вдогонку: «Гнездниковский переулок. Помните слово “Гнездо”».
Села я на извозчика и поехала. Еду, а сама думаю: «Может, и этот набрехал. Вон ведь в Москве народ-то какой».
Еду в полицию, а того и гляди привезут к архиерею или в родильный приют. Вот, господин начальник, все рассказала по совести. Помогите моему горю, не оставьте без внимания. — И, встав, она поклонилась мне в пояс.
— Вот что, — сказал я ей, — зайдите в мою канцелярию, оставьте точную опись украденного имущества и ваш вышневолоцкий адрес. Если хотите оставаться в Москве, то я могу выдать вам временное свидетельство на жительство. Конечно, вас кругом обмошенничали, но радуйтесь тому, что часы оказались медными.
— Какая же мне от этого радость, господин начальник?
— А та, что будь они золотыми, и вы могли бы угодить в тюрьму за скупку заведомо краденого.
— Господи ты боже мой, мать честная. С часами надули, лишили имущества, паспорт украли и меня же в тюрьму. Нет, ваше превосходительство, не нужно мне вашего свидетельства, уже я лучше подобру-поздорову махну на вокзал да айда в Волочек.
Ну уж и Москва, ну уж и столица. Сто лет буду жить — не забуду. Если будет вашей милости угодно, то прикажите вашим людям меня известить в Волочек, если разыщется мое добро.
Я обещал, и она, раскланявшись, вышла.
Так как трюк с часами не являлся случайным эпизодом и за последнее время до чинов полиции не раз доходили частные слухи об аналогичных проделках, то я решил усилить наблюдение перед всеми вокзалами, обычным местом такой своеобразной коммерции.
Особое внимание я приказал обратить на Николаевский вокзал. На следующее же утро с последнего были доставлены три оборванца, застигнутые на месте преступления. Им поочередно предъявлены были часы вышневолоцкой невесты. Первые двое их не признали, третий же, взглянув, довольно неожиданно заявил:
— Что тут запираться. Осень на дворе, куда мне деваться, на зиму глядя, пора на казенные харчи садиться. Да, господин начальник, действительно я продал эти часы вчерашний день какой-то дамочке.
— Ну молодец, — поощрил я его, — раз виноват, так и нечего запираться. Начал рассказывать, так и рассказывай до конца. Поможешь мне, так я прикажу накормить и напоить тебя, переодену в казенное чистое платье и табачку велю отсыпать. Говори, кто был тот мужчина, что помог тебе вчера сплавить часы приезжей женщине.
Оборванец помялся немного, подумал и, решительно тряхнув головой, произнес:
— Да и вправду, чего же жмота щадить. Этот выжига проклятый никогда в беде не поможет. Вот и вчерась утром: дамочку на покупку подвел, а вечером с меня половину потребовал, заграбастал двенадцать с полтиной, а того не подсчитал, что товар мне самому в пять целковых обошелся. Одно слово — собака.
— Как же его зовут и где он живет?
— Зовут его Василий Ефимович Чернов, а проживает он на Мясницкой, дом номер пять, квартира шесть.
По этому адресу мною были немедленно отправлены чиновники с агентами, и вскоре же мошенники с чемоданом и паспортом были доставлены в сыскную полицию.
Суд присяжных, перед которым они вскоре предстали, однако, оправдал жену с братом. Что же касается мнимого Ивана Ивановича, то он был приговорен к году тюрьмы по совокупности преступлений.
Я исполнил свое обещание и приказал даже выслать чемодан багажной посылкой в Волочек. Вскоре я получил оттуда ответ, написанный в весьма чувствительных выражениях и чуть ли не с приглашением на предстоящую свадьбу.
Жестокие убийцы
Спускались вечерние сумерки. Была страстная суббота. В квартире моей царило то волнение, что присуще обычно в этот день всякой русской семье. Поспешно накрывали стол и в художественном порядке расставляли на нем снедь и пития. Незабываемая минута!
Особенно в эмигрантской жизни. Где найдешь теперь такую совокупность и разнообразие кулинарных шедевров.
Перебрасываясь словами с прибывшими на разговенья родными и друзьями, я, изголодавшийся за неделю поста, мысленно прикидывал, с чего начать — с куска ли малосольной ветчины или с маринованного груздочка под рюмку водки, как вдруг раздался телефон, и… померкли мечты. Звонил начальник Петроградской сыскной полиции господин Филиппов и просил меня, как своего помощника, немедленно отправиться на 10-ю линию Васильевского острова в дом номер шестнадцать для производства осмотра квартиры номер четыре, где несколько часов тому назад произошло убийство некоей генеральши Максимовой.
Я немедленно по телефону вызвал двух агентов, невольно оторвав их также от пасхальных столов, и мы все трое, «обиженные судьбой», принялись за исполнение нашего сурового служебного долга.
Подъехав к дому на десятой линии, я прежде всего направился под ворота в дворницкую, так как старший дворник Михаил Ефимов Захарихин первый обнаружил убийство и известил о нем полицию.
Спустясь несколько ступенек, мы раскрыли двери и очутились в дворницкой. Это была довольно большая комната, с огромной русской печью, весьма опрятно убранная: большой чистый стол, несколько табуреток, в углу икона Божьей Матери, перед ней горящая лампада. Часть комнаты была огорожена ситцевым пологом, из-за которого несся детский плач. В несколько спертом воздухе пахло какой-то кислятиной, не то печеным хлебом, не то пеленками. Нас встретил старший дворник Захарихин с женой, они сразу произвели на меня приятное впечатление.
Он — высокого роста, лет сорока пяти, черный с проседью, с величаво-степенным лицом; она, баба лет под сорок, раздобревшая, в повойнике. Оба поклонились, приветливо приглашая сесть.
— Расскажите, как вы обнаружили убийство? — спросил я его.
— Дело было так, — взволнованно заговорил он. — В четвертом номере пятый год проживает генеральша Максимова. Царство ей небесное… Хорошая была барыня, — проговорил с чувством он. — Квартирку они занимали небольшую, в три комнаты с кухней. Барыня, видимо, не очень богатая, существование имели больше на пенсию, а положена им была пенсия в 150 рублей.
Жила генеральша одиноко, прислуги не держала, а за пять рублей в месяц нанимала мою жену для уборки и стряпни. Любили они вообще деток, и можно сказать, привязались к нашему сынишке: то ему игрушку, то платьице подарят, да и нам, старикам, перепадало от них немало. Вчерась жена моя помогла ей — напечь разных куличей да посох, сегодня поутру отправилась моя супруга как всегда к ним, стучит — никто не отпирает. Странным нам это показалось, да решили обождать — вышли, мол, куда-нибудь, скоро вернется. Часика в четыре опять пошла жена, стучит, и опять молчание. Тут нас взяла тревога. Подождал я еще часок-другой да взял швейцара в свидетели и решили взломать двери. Конечно, в иной день я бы и подумал еще, а тут канун Пасхи, генеральша и вообще редко выходят, и сегодня к вечеру поджидала гостей разговляться и еще вчерашний день наказывала моей жене прийти помочь ей с утра пораньше. Взломали мы двери, вошли, глядим: в кухне беспорядок, одна пасха даже на полу валяется; прошли коридорчиком в столовую, а там все буфетные ящики выворочены, а как взглянули в спальню, так ажно не поверили.
